Лет этак в шестнадцатьВ прохладе ночнойЯ встретил Елену[532]Под яркой луной,Я слушал ЕленуВ безумном бреду:«Хочешь, в край беззаботныйТебя уведу?…»Сулил ее голос:«Там с тобой заживем,Ты не будешь нуждатьсяНи в чем – ни в чем.Я возьму лоскутки,Чтобы шить обновы,И солнце возьмуМэриленда родного,И погоду твою,Твой бешеный шквал,И книжку смешную,Что ты в детстве искал,И Смысл, что слева,И Рифму – справа,И сахар, и воду,Тебе по нраву».Мол, там будет оркестр —Бинго! Банго!И станцуем мы с нейИ фокстрот, и танго,И раздастся в толпеОдобрительный шум:Как прелестна она!Да как нов мой костюм!Но главное былоЕе обещание,Что никогдаНе померкнет сияние.«Осень, зима ли —Все будет нетленно,Практически все!» —Обещала Елена…Где Елена? Жива ли?Замуж вышла, быть может?Может, сын у нее…Не печаль меня гложет —Мне бы только спросить:Ты открыла емуКрай, обещанныйМне одному?Лампа в окне[533]
Помнишь, еще до того, как в замкé повернулся ключ,Жизнь крупным планом была, не письмом досужим,И я ненавидел нырять нагишом среди круч,А ты обожала кое-что и похуже.А письменный стол в отеле? Помнишь ли ты,Там было три ящика? И как на всю округуМы благородно спорили до хрипоты,Стремясь уступить этот третий ящик друг другу.Плутал наш «рено» среди альпийских лугов,Тропой у реки, неведомой картам Савойи,И мы обвиняли друг друга, не выбирая слов,А после смеялись, что желчные мы с тобою.И пусть все кончилось плохо: календаря листкиВслед за июнем явили декабрь скорый,Я почему-то, оцепенев от тоски,Помню лишь эти наши с тобой ссоры.Апрельское письмо[534]
Снова апрель. Роликовые коньки медленно льются по улице.
Твой голос далекий в трубке.
Когда-то я прыгнул бы, словно клоун сквозь обруч, но…
«Значит, область инфекции увеличилась?… Ох… А что я хотела после всего – бывали потрясения и хуже. Ладно, теперь я хотя бы знаю,
и это уже что-то». (Черта с два, но именно так ты сказала рентгенологу.)А после чуть слышный шепот в другом телефоне:
«Есть ли какие-то изменения?»
«Очень мало, почти никаких».
«Понимаю».