Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

«Проводите мистера и миссис Ф. в номер…» [275] 1920

Мы поженились. Вещие попугаи протестуют против воцарения первых стрижек боб в обшитом деревом «билтморовском» люксе. Отель претендует на старину.

Блеклые розовые коридоры «Коммодора»[276] заканчиваются тоннелями, ведущими в подземные метрополии, – какой-то тип продал нам битый «мармон»[277], а развеселая компания друзей полчаса бешено вертелась внутри вращающейся двери.

Сирень расцвела на рассвете у пансиона в Вестпорте,[278] где мы просидели ночь напролет без сна, дописывая рассказ. Сереющим росистым утром мы разругались вдрызг, обсуждая моральные аспекты, но сошлись в итоге на красном купальнике.

«Манхэттен»[279] приютил нас однажды поздно ночью, несмотря на слишком юный и подозрительно веселый вид. А мы, неблагодарные, засунули в пустой чемодан ложки, телефонную книгу и большую квадратную подушку-думку.

Номер в «Трейморе»[280] был сер, а шезлонг в нем был достаточно вместителен для какой-нибудь кокотки. Плеск моря не дал нам глаз сомкнуть.

Электрические вентиляторы разносили по вестибюлям вашингтонского «Нью-Уилларда»[281] ароматы персиков, горячего печенья и пепельный дух коммивояжеров.

Зато ричмондский отель обладал мраморной лестницей,[282] длинными закрытыми номерами и мраморными статуями богов, заблудившихся где-то в его гулких закоулках.

В «О. Генри» в Гринсборо[283] полагали, что муж и жена в двадцатом году двадцатого века не должны носить одинаковые белые никербокеры, а мы полагали, что вода в кранах не должна быть цвета ржавой грязи.

На следующий день летнее завывание граммофонов вздымало юбки девушек-южанок в Афинах, штат Джорджия. Море запахов в лавочках, море органзы, море людей, которые куда-то собираются… Мы уехали на рассвете.

1921

Вышколенный долгими величавыми сумерками над рекой лондонский «Сесил» излучал почтение, и, невзирая на нашу молодость, нас все равно впечатлили индусы и королевские шествия.

В парижской гостинице «Сент-Джеймс и Олбани» мы провоняли номер невыделанной армянской козлиной шкурой и выставили за окошко нетающее «мороженое». Еще у нас там имелись непристойные открытки, но мы были беременны.

«Ройял Даниэли» в Венеции[284] мог похвастать игральной машиной в фойе и вековым слоем мастики на подоконнике, еще там были красавцы-офицеры с американского миноносца. Мы с удовольствием покатались в гондоле, чувствуя себя героями нежной итальянской песни.

Бамбуковые шторы, астматик, сетующий на зеленый плюш, и эбеновый рояль совершенно одинаково мумифицировались в чопорных гостиных отеля «Италия» во Флоренции.

А на золоченой филиграни римского «Гранд-отеля» водились блохи.[285] Служащие Британского посольства почесывались, скрывшись за пальмами. Клерки объяснили, что нынче блошиный сезон.

В гостинице «Клэриджиз» в Лондоне подавали клубнику на золотом блюде, однако номер выходил во внутренний двор и весь день у нас царил сумрак, а портье было все равно, уедем мы или останемся, и он был единственным, с кем мы общались.

К осени мы добрались до «Коммодора» в Сент-Поле и под шелест облетающей листвы стали ждать появления нашего ребенка.

1922–1923

«Плаза» – неизгладимый отель, изысканный, но не кричащий, а душка-метрдотель никогда не отказывался ссудить пять долларов или одолжить «роллс-ройс». В те годы мы мало путешествовали.

1924

Окна нашего номера в отеле «Дё Монд» в Париже выходили в тоскливый глубокий двор-колодец. Мы по недомыслию выкупали дочку в биде, она хлебнула джина с содовой, посчитав его лимонадом, а на следующий день испортила обеденный стол.

В «Гриммс-парк-отеле» в Йере потчевали козлятиной, а бугенвиллеи были непрочны, как непрочен их собственный цвет в горячей белой пыли. Солдаты толпами слонялись у садов и притонов, прислушиваясь к звукам летних кинотеатров. Ночи, пропахшие жимолостью и армейской юфтью, взбирались заплетающимся шагом вверх по склону горы и оставались на постой в саду миссис Эдит Уортон[286].

В «Рюле» в Ницце мы решили: выбрать номер, окна которого не выходили на море, всех смуглолицых мужчин считать принцами, и что не можем себе позволить даже такой номер даже в межсезонье. За ужином на террасе звезды падали к нам в тарелки, и мы пытались освоиться на новом месте, выискивая знакомые лица с корабля. Но никто не проходил мимо, мы были одни-одинешеньки в этом темно-синем великолепии «Рюля» с filet de sole[287] и второй бутылкой шампанского.

«Отель-де-Пари» в Монте-Карло напоминал замок из детективного рассказа. Служащие оформили наши бумаги: билеты и разрешения, карты и зловеще новенькие паспорта. Мы долго жарились на бюрократическом солнце, пока они не снабдили нас всем необходимым, чтобы мы могли стать желанными гостями казино. Взяв наконец бразды правления в свои руки, мы повелели посыльному отправиться за зубными щетками.