Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

Мы прибыли в Принстон. Там была новенькая гостиница в колониальном духе, но кампус расстилал все тот же вытоптанный травяной плац под ноги романтическим призракам Легкоконного Гарри Ли и Аарона Бэрра.[300] Нам нравились сдержанные очертания старого кирпича Нассау-Холла и то, что он по-прежнему казался ареопагом исконных американских идеалов, нравились вязовые аллеи, и лужайки, и окна, распахнутые навстречу весне, навстречу всему-всему на свете – на краткий миг.

По «Кавальеру», что в Виргиния-Бич, ходили негры в бриджах. Обустроенный в нарочитом до театральности южном духе, городок был с иголочки новеньким, но его новизна казалась немного пустынной. Зато пляжи были лучшими в Америке. В те времена, еще до строительства коттеджей, там высились дюны, и луна спотыкалась и падала в песчаную зыбь у самой кромки воды.

В следующий раз мы выбрались, теперь растерянные и утомленные, как и все прочие, в бесплатную поездку на север – в Квебек. Видимо, предполагалось, что мы о ней напишем. «Шато-Фронтенак» состоял из игрушечных каменных арочек – замок оловянного солдатика. Обильный снегопад глушил наши голоса, сталактиты сосулек, свисавших с приземистых крыш, превратили город в ледовую пещеру. Большую часть времени мы проторчали в гулком номере, заставленном лыжами, потому что здешний профессионал помог нам получить удовольствие от вида спорта, в коем мы были полными неумехами. Позднее его с той же целью наняли Дюпоны[301], и он стал пороховым магнатом или кем-то вроде.

Решив возвратиться в Париж, мы заночевали в «Пенсильвании», манипулируя новыми радионаушниками и прислугой. К закату тамошний номер запросто может превратиться в кусок льда. Нас все же впечатлила ледяная проточная вода из крана и полная автономность номеров, которые могли функционировать даже во время осады желтой прессы. Мы были настолько отделены от внешнего мира, что из-за нее чувствовали себя будто на запруженном народом вокзале.

Треугольный отель в Париже выходил фасадом на Сен-Жермен-де-Пре. По воскресеньям, сидя в «Дё-Маго», мы смотрели, как паства с благолепием оперного хора входит в старинные двери, или наблюдали, как французы читают газеты. Были и долгие беседы о балете над кислой капустой «У Липпа», и живительные пустые часы восстановления сил над книгами и гравюрами на промозглой аллее Бонапарта.

Путешествия начали приедаться. Во время следующей поездки в Бретань мы сделали остановку в Ле-Мане. Городок, пребывавший в летаргической спячке, рассыпался на глазах, жаркое летнее солнце распыляло над ним свой зной, и только коммивояжеры безапелляционно скрипели ножками стульев по лишенному ковров полу столовой. Платаны окаймляли шоссе на Ла-Боль.

В ла-больском «Паласе» мы чувствовали себя горлопанами рядом с таким обилием шикарной сдержанности. Детишки бронзовели на пустом бело-синем пляже, дожидаясь, когда волна плеснет на берег подальше и отступит восвояси, позволив им откапывать из песка крабов и морских звезд.

1929

Мы съездили в Америку, но в отелях останавливаться не стали. Первую ночь по возвращении в Европу мы провели в пышущей солнцем гостинице «У Бертолини» в Генуе. Там была выложенная зеленой плиткой ванная комната и весьма услужливый valet de chambre[302], а медную перекладину на спинке кровати можно было использовать в качестве балетного станка. Приятно было созерцать яркие цветы, сталкивающиеся в призматических взрывах на ступенчатом склоне холма, и снова чувствовать себя чужестранцами.

Добравшись до Ниццы, мы из экономии поселились в «Бо-Риваже», подставившем средиземноморскому сиянию свои многочисленные витражи. Толпы публики, презирая пронзительную весеннюю зябкость, упорно и по-летнему неспешно фланировали по Английской набережной. Мы восхищались расписными окнами реставрированных дворцов на площади Гримальди. Вечером, когда мы шли пешком, голоса просачивались сквозь туманный сумрак и соблазняли нас вместе встречать первые звезды, но нам было не до них. Мы смотрели дешевые балетные постановки в казино на пристани и доехали чуть ли не до самого Вильфранша ради салата нисуаз и буйабеса по особому рецепту.

В Париже мы снова решили сэкономить и заселились в гостиницу с еще не просохшим бетоном, название которой позабылось. Это дорого обошлось нам, поскольку каждый вечер есть приходилось в ресторане, дабы избежать крахмальных табльдотов. Нас зазвала к себе на ужин Сильвия Бич, и беседа велась исключительно о людях, открывших Джойса.[303] Мы ходили в гости к друзьям, жившим в более приличных отелях: к Зои Экинс[304], искавшей живописности у открытого огня в «Фойо», и к Эстер в «Порт-Рояле», которая сводила нас в мастерскую Ромейн Брукс[305] – заключенный в стеклянный куб кусочек рая, парящий высоко-высоко над Парижем.