Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

Глициния струилась во внутреннем дворе отеля «Европа» в Авиньоне, а рассвет громыхал на рыночных тележках. Одинокая леди в твиде потягивала мартини в грязноватом баре. Мы встретились в «Таверн-Риш» с друзьями-французами и слушали гул вечерних колоколов, отражающийся от городских стен. Папский дворец химерой маячил над величавой Роной в золоте уходящего дня, а мы прилежно били баклуши под платанами на противоположном берегу.

В сен-рафаэльском «Континентале» какой-то французский патриот, подобно Генриху IV, вспаивал своих чад красным вином,[288] а по случаю летнего зноя из коридоров убрали ковры, так что протестующие детские вопли приятно перекликались со звоном столового серебра и фарфора. К тому времени мы уже худо-бедно различали несколько слов по-французски и ощущали себя частью Франции.

Отель «Дю-Кап» в Антибе был почти безлюден. Дневной зной медлил в бело-голубых ячейках балкона, и мы грели загорелые спины на больших парусиновых ковриках, расстеленных нашими друзьями на террасе, и изобретали новые коктейли.

«Мирамар» в Генуе украшал темные изгибы побережья гирляндами огней, и ослепительный свет окон высоченных отелей выхватывал из мрака очертания гор. Мы считали всех мужчин, фланирующих праздничными галереями, неоткрытыми Карузо, а они наперебой уверяли нас, что Генуя – деловой город, совсем как Америка или Милан.

В Пизу мы прибыли уже в темноте и не смогли отыскать наклонную башню, пока случайно не оказались рядом с нею на обратном пути из «Ройял Виктории». Торчала себе просто в чистом поле. Арно оказалась илистой и даже вполовину не такой впечатляющей, какой ее описывают в кроссвордах.

Мать Мариона Кроуфорда[289] скончалась в римском отеле «Квиринале». Все горничные помнят это и наперебой рассказывают посетителям, как после устилали номер газетами. Все гостиные намертво закупорены, пальмы преграждают путь желающему открыть окна. Немолодые англичане дремлют в затхлом воздухе и грызут затхлый соленый арахис, запивая его знаменитым гостиничным кофе, проистекающим из каллиопообразного агрегата, наполненного зернами, которые мечутся внутри, словно вьюга в сувенирном стеклянном шаре, когда его встряхнешь.

В «Отель-де-Пренс» в Риме мы сидели на сыре «Бель-паэзе» и вине «Корво»[290] и подружились с нежной старой девой, которая собиралась оставаться там, пока не добьет трехтомную историю семейства Борджа. Простыни были влажными, ночную тишину разрывал храп постояльцев из соседнего номера, но мы не возражали, потому что всегда могли вернуться домой, вниз по лестнице на виа Сестина с нарциссами и попрошайками по обочинам. В те времена чрезмерное самомнение не позволяло нам снизойти до путеводителей – мы хотели самостоятельно открывать и исследовать священные развалины, чем и занимались, устав от ночных развлечений, рынков и компаний. Мы любили замок Святого Ангела[291] за его округлую цельность, и реку, и обломки у подножия. Какой восторг затеряться между эпохами в лучах римского заката, избрав путеводной звездой Колизей.

1925–1926

В Сорренто в гостинице видели тарантеллу – но то была подлинная тарантелла, а мы уже повидали столько куда более впечатляющих инсценировок…

Полуденное солнце погрузило подворье «Квизианы» в дремотную одурь. Диковинные птицы перебарывали сонливость под раскидистым кипарисом, пока Комптон Маккензи рассказывал, почему поселился на Капри[292]: англичанину никак нельзя без острова.

«Тиберио» – высокая белая гостиница, у ног которой толпятся округлые крыши Капри, вогнутые на краях, чтобы собирать влагу дождей, которых тут отродясь не бывало. Мы взошли к ней извилистыми темными переулками, где обосновались «рембрандтовские» мясные лавки и пекарни острова, а потом снова спустились к темной языческой истерии каприйской Пасхи, воскрешению народного духа.

Когда, снова отправившись на север, мы вернулись в Марсель, улицы у набережной были выбелены сиянием гавани, а прохожие живо обсуждали ошибки времени в маленьких кафе на углу. Нас чертовски порадовало это воодушевление.

Гостиница в Лионе оказалась совершенно допотопной, о картофеле по-лионски никто там слыхом не слыхивал, и нам так осточертели переезды, что мы бросили наш маленький «рено» и уехали в Париж поездом.

В отеле «Флорида» номера были неправильной формы. Позолота осыпалась с креплений для портьер.

В Дижоне, когда спустя несколько месяцев мы двинулись в обратный путь на юг, нам пришлось ночевать вшестером в одном номере (гостиница «Дю-Дыра», панс. от 2 фр., вода в кувш.), потому что нигде больше не было мест. Наши друзья сочли себя несколько скомпрометированными, но прохрапели до самого утра.