Заметки о России

<12-е>. В день Нового года я был у Румянцева, Аделунга, Грефе, <Мантойфеля>, Гётце, Кёппена, Тургенева и наконец зашел к Вейнсангу на чашку кофе. Между тем Лобойко закончил свою сложную переводческую работу, которая отнимала у него все время, и я снова занимался у него русским и датским. С моим французским учителем я расстался: он меня все-таки постоянно обманывал и не приходил. Шиллинг обещал возместить мне то, что я отдал в качестве аванса, но, кажется, это его не так сильно беспокоило. Я учил русский изо всех сил. Лобойко много рассказывал о двух армянах, которые могли бы давать языковые уроки, особенно об одном из них, дьяконе, но пока это ни к чему не привело.

Я поел <17-го> у его дяди, майора Тимофеича, женатого на красивой даме, польке, у них много хороших резвых детей, и, кажется, они живут счастливо. Никто из них не говорит по-немецки.

На следующий день <18-го> Лобойко ходил со мной посмотреть на шествие в храм, сооруженный на льду Невы. Под ним была сделана крестообразная прорубь, откуда народ пил воду, как нечто святое. Обедал я у Румянцева в обществе профессора ботаники Фишера из Москвы[639], Шефера из Германии[640], который предпочитал говорить по-английски, хотя и не так чтобы слишком хорошо, а также Круга, Аделунга, Клингера и Френа, который успел поговорить обо мне с персом (Абу Турабом). Тот сказал, что я могу платить сколько пожелаю, что его интерес в том, чтобы научить меня персидскому, своему родному языку, и еще он спросил, зачем мне нужно в Персию, на что Френ ответил, что я хочу исследовать соответствия с северными языками.

<19-е>. Мой первый визит к нему оказался напрасным; я не нашел также ни Френа, ни Гауха (экспедитора). Я жил на Демидовской улице близ гимназии, а он на 13-й линии Васильевского острова.

На следующий день мы с Лобойко были у армян, о которых он рассказывал, а именно у Александра Макаровича Худобашева и дьякона Иосифа Ивановича Иоаннеса, типографа.

Оба они были интересные и замечательные люди. Типограф был очень добродушен и доволен своим теперешним положением. Он обещал давать мне уроки армянского, однако ничего определенного проходить со мной не хотел. Говорил он только по-русски. Другой бывал в Персии и имел хорошую подборку армянских книг, напечатанных в Венеции, в том числе большой толстый словарь <только по-армянски>, изданный католической армянской академией в Венеции (откуда Сен-Мартен почерпнул большую часть своих Memoires historiques & geograph. sur l’Armenie, Paris, 1818, 8ve[641]), и еще много других печатных книг на армянском с гравюрами на меди и картами.

Я встретил там также грузинского князя Белутова, который дважды был в Персии и пять лет прожил в Риге и говорил свободно по-немецки. Худобашев тоже немного говорил по-немецки, но предпочитал русский.

В тот же вечер я закончил третью часть арабских разговоров Калленберга (всего я тщательно прошел 10). В экземпляре Френа, который я у него одолжил, недоставало первой части, а две другие содержали 10 разговоров.

Все утро <21-го> я пробыл у Абу Тураба[642], он показывал мне свои рукописи и прошел со мной три страницы из персидской хрестоматии Вилькена[643], но мне было трудно понимать его объяснения, и я употребил все время после обеда и вечером на то, чтобы повторить то же самое самостоятельно. У Вилькена много ошибок как в тексте, так и в примечаниях, в указателе слов и в переводе.

Я был в первый раз у армянина Иоаннеса, чтобы прослушать урок, оказавшийся очень скудным, он показал мне армяно-русско-латинский словарь и спросил о значении слова «nobilis» («generosus»), по-видимому чтобы проверить, действительно ли я понимаю по-латыни, а не просто выдаю себя [за знатока]. Я продолжил с персидским, но отказался от армянского, так как мой учитель был чересчур педантичен и тратил слишком много времени на правописание.

Персидские занятия также стали менее занимательными и поучительными, чем им следовало быть, но я продолжал, пока не прослушал 20 часов, за что заплатил 100 рублей, а также подарил Абу Турабу экземпляр «Тутинаме»[644] и заказал для него турецкую грамматику Менинского[645] в Вене через Вука Стефановича. Этот ученый серб — чрезвычайно интересный, превосходный человек, он написал сербскую грамматику[646] и словарь[647], а также издал старинные песни[648]. Он прибыл в Петербург, чтобы хлопотать о пенсионе, однако получил отказ, зато Библейское общество подрядило его перевести Новый Завет на сербский[649], а граф Румянцев — совершить путешествие по всем южным славянским землям, чтобы осветить историю и литературу этих славянских народностей.