Заметки о России

У Кёппена я познакомился с доктором Нипой, также с полковником Федором Глинкой, он очень способный <образованный> человек, автор литературных произведений, написанных в бесхитростной народной манере. Через него я познакомился с Шишковым, вице-адмиралом и президентом Российской академии[660], очень добродушным и славным человеком, но без классического образования, отчего он полностью заблудился в этимологии. Он дал мне письмо к своему племяннику[661] в Тифлисе. Он пообещал, что Российская академия поможет магистру Эрстрёму в Або и ответит на все его запросы и сомнения в связи с его новым русско-шведским словарем[662], и предложил, чтобы он его высылал частями и представлял академии для отзыва, и тогда он, возможно, получит либо стипендию на подготовку словаря, либо вознаграждение за него.

Тургенев пообещал мне письмо к родственнику в Астрахань, но я ничего не получил, несмотря на то что подарил ему почти все свои работы и забегал за [письмом] 4 или 5 раз. Причиной же тому, что я его не получил, был, вероятно, немец из Эстляндии г-н фон Гётце; я недостаточно раболепствовал перед его аристократическим величием, так как в душе своей презирал его грубую гордыню. Он служил под началом Тургенева в Департаменте духовных дел. Когда я последний раз был у статского советника, он хотел сразу же и написать, но фон Гётце, который при этом присутствовал, был настолько тактичен, чтобы сказать ему по-русски, что ему нужно только узнать, где моя квартира, и тогда он позднее сможет послать [письмо] мне на дом. После этого я прожил в Петербурге более недели, но ничего не получил. Свой адрес я передал на взятой для этой цели визитной карточке.

При подготовке к отъезду у меня состоялись замечательные беседы с коллежским советником Анастасевичем, результата от которых, впрочем, не было. Он дал мне рекомендательные письма к своим друзьям в Кременце, где я намеревался осмотреть гимназию, пока Грабарич будет справлять свадьбу в Житомире, но они были потом возвращены (через г-на Лобойко), так как я более не мог ждать отъезда майора.

Тем временем из Копенгагена пришла первая значительная партия книг за 1819 г., заказанных Лобойко, Гиппингом и фон Хеннингсом, она была доставлена быстро и без сложностей, и Лобойко получил свои «Упражнения в понимании»[663] Йоргенсена. На встрече Военной учебной комиссии[664] за день до моего отъезда было постановлено, что книга будет переведена на русский, и была выражена признательность Лобойко за его старания в поисках книг, полезных для выполнения задач Комиссии. В тот же вечер я увидел рукопись работы Шмидта об уйгурах, направленной против Клапрота[665]; ее Лобойко должен перевести для Общества любителей российской словесности[666], членом-корреспондентом которого я являюсь.

Два-три раза я забегал в Библейское общество к Патерсону за письмами в дорогу и однажды вечером встретил там очень высокопоставленного шведа из Сконе (имя его было Юлленборг или Юлленкранс или нечто подобное). Он говорил с бессовестной угодливой фальшивостью о Дании и датском правительстве, которое нахваливал за его мудрость; он пробыл у Патерсона всю ночь; у него, без сомнения, были в Петербурге важные политические задачи. Наконец я все-таки получил от Патерсона пару рекомендательных писем в Астрахань и в Карас[667].

Поверенный в делах Дании[668] в Петербурге фон Хеннингс справлял свадьбу с русской дамой незадолго до моего отъезда. Во время моего пребывания в городе меня ни разу к нему не приглашали, но иногда мы с ним встречались у Сехестеда, куда я, впрочем, также редко ходил: мне это было слишком далеко, да и общество для меня было чересчур благородным.

Сехестед предложил выполнять для меня разные поручения, но это было при прощании, когда у меня уже было другое доверенное лицо, а именно пастор Гиппинг, и просил рассчитывать на него в этом качестве. Это все, кажется, было скорее обыкновенной вежливостью, чем настоящей дружбой, так что я оставил все свои вещи у пастора Гиппинга, книги, золотую табакерку и проч.

В последнее время я обнаружил массу соотечественников, в основном ремесленников, которые жили разбросанно и не знали друг о друге, так как у них не было ни церкви, ни какого-либо другого места собрания, что помогло бы сохранять национальную принадлежность.

Наконец я увидел, что майор Грабарич постоянно откладывает поездку, он назначил мне 9 июня как последний день, в который может оставаться в городе, так как его отпуск закончился и он, чтобы остаться еще на пару дней, должен бы был выехать ночью, но когда я пришел в последний раз, он собирался уходить и сказал, что, может быть, в субботу 12 июня будет в состоянии назначить дату отъезда. Я потерял всякую надежду поехать с ним и написал ему небольшое извинительное письмо, которое попросил Гиппинга доставить после моего отъезда.