Заметки по пастырскому богословию

Пение должно быть стройным, но строгим. Для чтения Церковь на протяжении веков выработала определенный канон строгого речитатива. Если кому-то такая монотонность чтения кажется скучной, невыразительной, тот просто не понимает его сущности. Да, мы помним, как в светской школе нас учили не читать «как пономарь», а читать «с выражением». Почему же пономарь читает без «выражения»? Только ли потому, что не умеет? Отнюдь нет! Когда текст читается ровно, речитативом, так, что не выделяются специально отдельные слова и выражения, он весь доносится до слуха и сознания молящихся (а они все разные!), и каждый из присутствующих имеет возможность как бы «выбирать» сердцем то, что более всего в сию минуту для его сердца важно в данном тексте. Чтец не навязывает никому своего понимания и чувствования текста, он как бы отрешается здесь от своей личности, мы ее не замечаем, мы воспринимаем священный текст как он есть. Это создает оптимальные условия для молитвенного сосредоточения, то есть для сосредоточения именно на читаемом тексте, а не на личности читающего.

Что происходит, когда пытаются читать «с выражением»? Внимание верующих неминуемо переключается с того, что читают, на то, как читают. Здесь личность читающего выпячивается перед Церковью, заслоняя своей персоной Божественные словеса... Это уводит людей от молитвы, понуждая их следить за тем, как «красиво» (или «не красиво») прочитано то или иное. То же самое относится и к церковному пению. Когда правый хор начинает выводить сложнейшие композиторские мелодии, — прощай молитва! Все внимание всех невольно направляется на внешнюю мелодическую сторону пения с переживанием: сумеют или не сумеют «вывести», «вытянуть» взятую сложность? — Где уж тут сосредоточиться на духовном смысле того, что поют!...

Богослужение призвано не услаждать душевность человеческую «умилительным» чтением или «сладкогласным» пением, а питать духовность словами Священного Писания или Боговдохновенных молитв великих и святых мужей. Мы уже не говорим о таком сложном деле, как мелодика и ритмика церковных песнопений и чтений. В случае, если они каноничны, подлинно церковны, — они сопрягают молящихся с «мелодиями» и «ритмами» небесных и пренебесных сфер, то есть сами по себе, без слов, уже возводят душу подлинно к Богу, к Горнему міру. Если же мелодии и ритмы приобретают мірской, светский характер, — они неизбежно низводят души людей долу, к земле (а иногда и ниже), как бы красивы и умилительны они при этом ни казались.

Во всем этом пастырь Церкви Православной должен хорошо разобраться и бережно блюсти верный канонический образ церковного Богослужения.

Ему придется преодолевать и иную крайность — механического, бездумного пения и чтения. Внешне все может выглядеть вроде бы канонично, но чтецы и певцы могут при этом «пробалтывать» тексты так, что и сами не поймут, что они читали или пели, и не донесут смысла до верующих. Чтец должен сам хорошо понимать тексты, которые он читает. Также и певец. Но в этом деле препятствием может оказаться сложность церковно-славянского языка для восприятия современных людей. Не будет поэтому излишним сколь можно более частое разъяснение чтецам и певцам смысла тех текстов, которые им предстоит читать или петь. То же самое — и в отношении прихожан. Иной раз полезней всякой вероучительной или нравоучительной проповеди может стать простое изъяснение тропаря или кондака праздника, в котором были бы «расшифрованы» сложные славянские выражения, доведен до сознания верующих догматический или нравоучительный смысл этих (или иных) песнопений. Желательно также как можно чаще изъяснять прочитанные за Богослужением тексты Евангельские, Апостольские, тексты паремий или Псалтири. В таких случаях верующие сами начинают интересоваться смыслом церковно-славянских выражений в Богослужебных текстах и в домашних молитвах, спрашивая об этом священника, заглядывают в словарики славянского языка, иногда прилагаемые к нашим молитвословам. Практика показывает, что при определенных усилиях пастыря в этом направлении в течение двух-трех лет постоянные прихожане храма начинают достаточно понимать дивный по своей духовной глубине и прекрасный церковно-славянский язык. Будучи в основе своей явно Боговдохновенным созданием святых равноапостольных Кирилла и Мефодия и их учеников, язык этот специально приспособлен к непогрешительной передаче глубочайших духовных смыслов Священного Писания и иных церковных текстов. Он посвящен Богу, предназначен для Богослужебного употребления исключительно. На этом языке в обыденной жизни никогда никто не говорил (хотя в древности он, конечно, был гораздо ближе к разговорному языку славянских народов). Это — язык Церкви для славян. Заменять его при чтении Евангелия или иных Богослужебных текстов современным русским — это все равно, как если бы служить Литургию не в священных ризах, а в обычном мірском костюме (с галстучком).