Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

После разорения едомской церкви я уже не удивился полному разграблению Веркольского монастыря. Опять то же самое… Ну, ещё как-то можно понять, когда часть стены разбирают на кирпич для собственных нужд: монастырь закрыли, монахов разогнали, кирпич пропадает. Но как и чем объяснить, когда красивые, сложные оконные переплёты вышибают просто так, как объяснить рубку иконостаса верующими людьми, а подавляющее большинство здесь — люди верующие! Большевики велели? Да много ли их тут было, этих воинствующих атеистов? И снова эта мысль: ну почему мы такие негордые?! Отличительная черта русского человека — полное отсутствие чувства собственного достоинства, то есть отсутствие гордости за принадлежность к нации. Откуда это? И ведь черта такая давно прослеживается, когда тверские князья сдавали монголам друг друга. Но ведь на Пинеге никаких монголов не было… Какая-то каинова печать на нашем народе, сам характер которого не позволяет ему быть счастливым.

* * *

Танечке скоро три года. Всё время что-то лопочет, на редкость живая девчушка с чёрненькими глазёнками. Бабка Поликарповна говорит:

— Сильно она у нас матюгливая… Я вот ей жалуюсь, что у меня ножка болит, а она в ответ: «Да х… с ней, бабушка…»

* * *

В Ежемени 5 августа отмечают День Артемия Праведного — в честь 12-летнего отрока, «убитого громом» много веков назад. На том месте стоит часовня, рядом с которой мы живём. 5 августа сюда сходятся богомолки со всей округи, но часовня закрыта, и открывать её председатель сельсовета не разрешает. Стоя вокруг часовни, люди молятся небу, лесу, сухому шелесту осоки, не зная, как приближаются они в эти минуты к чистой вере язычников, которые лучше нас знали, кому надо молиться.

* * *

В деревне Ежемень живут только две старушки: бабка Уля и бабка Дарья. И пёс Тузик, беглый из Смутово, которого Уля прикормила.

Бабка Дарья.

— Всё живая тварь, — говорит Уля. — Зимой так скучно, ни единого человека нет, никто не шевелится…

У Дарьи своих детей нет, есть три сына от покойного мужа-вдовца. Они ей пишут, помогают, любят её. Дарье — 70 лет, Уле — 67. Друг друга они называют девками:

— Эй, девка, ставь самовар-то…

Дарья добродушно ворчлива, никаких подарков не принимает, фотографироваться хотя и любит, но считает грехом. Уля оживлена, весела, бесхитростна и откровенна. Всё нам рассказала: где живут дочери, где сыновья, кто много пьёт вина и бьёт жинку, а кто живёт хорошо. Обе считают свою жизнь в прошлом тяжёлой, а теперь хорошей. Но при этом бабка Уля уточнила:

— Мы не живали хорошо, и думаем, что теперь хорошо…

Старушки живут рядом, каждая в своей избе. Уля знает грамоту, слушает радио и пересказывает суть событий Дарье, которая тоже слушает, но многого не понимает. Уля словоохотлива, может долго рассказывать разные истории из своей жизни, но и собеседник тоже её интересует:

— Слава, а много ли детей у тебя?

— Двое.

— Сыновья?

— Оба сына…

Бабка Уля.

— Хорошо бы тебе дочку…

— Да, очень дочку хочу…

— Знамо! Ну да ведь не руками-то складёшь…

Поинтересовалась Уля и тем, живы ли мои родители, и какой оклад мне положили в газете.

— Хоть и денег много, а в городе худо, — понимающе качает она головой. — Вот ведь тебе за всё платить надо… Ведь ты даже за воду платить должен! Эвон у нас колодец, бери, сколько хочешь, как хорошо! Нам и пенсию прибавили, положили теперь по 13 рублей… На чай да сахар хватает… Сена накошу — продам за молоко. Муки в колхозе дадут, да много ли нам надо?..

В моде у бабок разговоры на внешнеполитические темы. Дарья настроена очень агрессивно:

— Ой, Слава, война будет! — комментирует Дарья сводку из Вьетнама.

— Да и как ей не быть: напряжения много…

Слово «напряжение» было настолько ей чуждо, что мы с Ростом переглянулись и засмеялись. Но это не смутило Дарью и она продолжала:

— Надо нам первым бомбу кидать, не дожидаться, когда они на нас кинут. Ну, на нас-то, пожалуй, не кинут… (По Дарьиной стратегии деревня Ежемень — 3 избы, 3 амбара, 1 чёрная банька, с населением в 2 (два) человека — объект для атомной бомбардировки всё-таки мелкий.) А на Верколу вполне могут кинуть! Потому ведь в Верколе — завод! (Большая деревня Веркола на другом берегу Пинеги, с магазином, клубом, фельдшерско-акушерским пунктом действительно имеет маленький маслозаводик, на котором в летнюю пору работает 4 человека.)

— Не будут на Верколу кидать! — убеждённо говорит Уля. — Что им Веркола? Они на город кидать будут в первую очередь! (Город — это Архангельск. Если говорят: «Он теперь в городе живёт» или «Я ведь в городе жила одну зиму», уточнять, в каком именно городе, не следует, поскольку все другие города для этих людей — понятия в какой-то мере абстрактные.)

Наше замечание, что в случае войны в первую очередь бросать бомбы будут на совсем другие города, вызвало у наших бабок даже чувство некоторой обиды за Архангельск, который будут бомбить как бы во вторую очередь:

— А чем же Архангельск не город? — надулась Уля. — Я была в Архангельске… Машин! Как сумасшедшие носятся. А людей! Верите: стеной идут люди!!..