Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

1 октября юбилейное половодье разливалось всё шире и шире, затопляя ЦСКБ, завод «Прогресс» и все окрестности. После череды своих поздравляющих, прибыло городское и областное начальство во главе с губернатором Титовым («Я вас читаю», — сказал губернатор, пожимая мне руку, но у него было такое любезное лицо, что я не поверил.). Дарили всякий хлам: копию васнецовских трех богатырей: Козлов посередине, замы по бокам, модель связки 4 ракетных двигателей и другую чепуху, не имеющую никакого бытового и вообще практического применения.

В 11 часов прилетел самолет министра Коптева[324], под завязку набитый главными конструкторами ОКБ, директорами оборонных заводов и генералами разных родов войск. Все они — смежники Козлова и им несть числа. Если бы этот самолёт разбился, ракетно-космической техники в России не было бы. Смотрел ещё раз наш фильм с Коптевым и Кирилиным[325]. Очень хвалили, поздравляли, жали руку. Чёрт побери! Приятно всё-таки!

* * *

Юбилейный банкет в ресторане в здании гортеатра. Как кого рассадить, решали много дней Кузьменко[326] и другие замы. План столов с нумерованными стульями наконец показали Козлову. Он устроил всем разнос и план забраковал. Всё сделал по-своему, выписал около 200 пропусков-билетиков с предписанием, где кому сидеть и каждый билетик лично подписал. Мой стул № 128 между старичком — другом молодости и Евгением Рафаиловичем Маламедом, начальником и главным конструктором петербургского ЦКБ ЛОМО. Неподалеку сидело человек 20 родни до внуков и правнуков. Это всё в главном зале, а был ещё один, периферийный, куда Козлов отправил всех своих замов, кроме Аншакова[327], который был тамадой, и всю мою киногруппу. Костя и Фаид[328] отнеслись к такому «неравенству» спокойно, а Боря[329], чувствую, комплексует.

* * *

Генерал Кунченко[330] рассказывал, что после развала СССР, прибалты передали (или продали? Не понял) датчанам карты, сделанные с помощью спутников-разведчиков Козлова. В Дании началась эпидемия шпиономании. Они не могли себе представить, что можно сделать карту, на которой будет виден каждый ручеёк, каждая канавка. Стали хватать фермеров, пастухов, подозревая их в шпионаже. Потом стали шерстить всю русскую эмиграцию.

* * *

Обратно летели на самолёте Коптева. Козлов приехал провожать всех своих гостей. Мы с ним расцеловались. Я попросил:

— Дмитрий Ильич, дорогой! Хотя вы и не умеете это делать, отдохните по-человечески ото всей этой кутерьмы…

Завтра он уезжает в отпуск в санаторий «Волжский утёс».

* * *

Я люблю снег, люблю зиму, но если бы мне сказали, что в Москве всегда будет такая погода, какая была 3 октября, я бы, наверное, согласился. Теплынь, яркое солнце, вокруг всё золотое.

* * *

Я, кажется, уже писал о том, что в разные времена возникает мода на разные слова. В школьные мои годы модным словом была «буза» — нечто несерьезное, не стоящее вашего внимания. От неё прилагательное — «бузовый» — плохой, некачественный, халтурный. Потом «буза» исчезла. Современная молодёжь это слово совершенно не знает. Сегодня модное слово «проблема». «У тебя проблема?» «Как жизнь? Без проблем!» По сути, это точный перевод английского «по problem». Интересно, привьётся ли у нас? А вот «мало не покажется», которое повторяют на каждом шагу, думаю, не привьётся. Поговорят и забудут.

* * *

Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Умер Дмитрий Сергеевич Лихачёв.

Хотя давно ещё Савёлка Ямщиков ругательски ругал его за плохую работу Фонда культуры, я думаю, что это была личность, эталонный интеллигент, человек редкого благородства.

Я говорил с ним едва ли больше полутора часов. Однажды Митя Чуковский[331] предложил мне съездить к Лихачёву на дачу в Комаровой я с радостью согласился. Когда мы сошли с электрички, пошёл страшный дождь. Спрятаться было негде, и мы промокли до трусов. На даче, едва мы познакомились, Дмитрий Сергеевич отправил нас в ванную переодеваться, принёс нам какие-то халаты, а наша одежда пошла на просушку. Сели пить чай, началась робкая беседа, но тут на дачу пришла какая-то богомолка (или монахиня?). Лихачёв усадил и её за стол. Нам она говорить не дала, а начала очень занудно излагать какую-то свою просьбу, не помню какую, вроде бы связанную с какими-то монастырскими делами. После того как она ушла, беседа наша продолжалась очень недолго, считанные минуты. Вдруг Дмитрий Сергеевич почувствовал себя очень плохо, извинился, что не может продолжить разговор. Мы с Митей заметили, как лицо его стало серым, заострилось. Мы помогли ему подняться на второй этаж дачи и уложили на постель. Домашние вызвали «неотложку». Мы понимали, что всем сейчас не до нас и, хотя одежда наша была ещё влажной, попрощались и ушли.

В этой единственной, очень короткой встрече мне запомнились не слова, даже не мысли, а лишь замечательная неторопливая интонация нашей беседы, сама форма и манера общения, чистый русский язык Лихачёва. Позднее он прислал в подарок свою книжку «Из записных книжек разных лет». Сегодня нашёл её, листаю…