Замочная скважина

Накормить, постирать, одеть, купить. Марина не объявлялась и денег, которых тетя Рая сначала ждала на праздники, не присылала. Тетя Рая даже не знала, где дочь – в Москве или в каком другом городе. Хотя про дочь она вспоминала редко. Никитка. Все мысли крутились вокруг него, только о нем она думала. Разобрав его вещички, тетя Рая долго плакала – все было ношеное, старое и какое-то нищенское. Маринку тогда, при встрече, она не разглядела толком, и не знала – в богатстве, за которым гналась, живет дочь или в бедности. Но судя по всему, в нищете.

– А мама уехала искать папу? – спросил однажды Никита.

– Не знаю, мой хороший. Не знаю, – ответила тетя Рая.

– Когда приедет?

– Скоро, очень скоро.

– А скоро – это когда?

Тетя Рая не ответила. Что она могла ответить?

Сначала было тяжело – тетя Рая отводила Никиту к Ольге Петровне, пока бегала на работу, но долго так продолжаться не могло. Ее безумная дочь оставила ей только свидетельство о рождении ребенка, где в графе «отец» стоял прочерк. Тетя Рая не могла устроить внука даже в садик. То есть устроила, спасибо старым связям – заведующую знала давно, знала ее вены, в которые только она могла попасть с первого раза. Никиту взяли в группу, но незаконно.

– Что мне делать? – спросила тетя Рая, когда заведующая сказала, что берет его до первой проверки.

– Оформляй опекунство.

– Как это? При живой матери? – ахнула тетя Рая.

– А где она? Мать-то?

Тетя Рая кивнула. Но понадобился еще год, за который тетя Рая ничего не услышала от своей пропавшей и пропащей дочери – ни звоночка, ни весточки, – чтобы пойти в органы опеки.

Что было самым сложным? Нет, не хождение по кабинетам, не очереди, а то, что ее дочь Мариночку признали как бы пропавшей без вести – ушла и не вернулась. Все сроки прошли.

Тетя Рая тогда накрыла на кухне нехитрый стол, поставила бутылку водки, нарезала черный хлеб крупными ломтями и позвонила соседкам. Ольга Петровна и Валентина пришли почти сразу. И сразу все поняли. Они выпили, не чокаясь, как за покойника. Закусили хлебом. Долго молчали, выпили еще. За стенкой во сне тихонько постанывал Никита, как будто ему было больно, как будто он тоже все почувствовал и понял. И страдал. Ворочаясь, сбивая одеяло, обливаясь во сне невидимыми слезами по маме, которую уже почти не помнил. А девушка с фото, которое стояло за стеклом серванта в комнате бабушки, – Маринка в длинном платье, красивая, с лентой «выпускник» через плечо, дерзкая, уверенная в себе, – была совсем ему не знакома. Вот ни капельки.

– Это кто? – спросил Никита, показывая на фотографию.

– Твоя мама, – ответила тетя Рая.

Никита засмеялся, решив, что бабушка шутит.

– Вот оформила. – Тетя Рая продемонстрировала соседкам бумагу на опекунство.

– Ну и слава богу, – ответила Ольга Петровна. – Давно пора.

– Теперь он вроде как сирота, – поджав губы, собираясь заплакать, сказала тетя Рая.

– Да, если с тобой что-то случится, он сиротой и останется, – отозвалась Валентина.

– Типун тебе на язык, – оборвала ее Ольга Петровна. – Что с Раей случится? Руки-ноги есть. Ничего. Вырастит.

– Да, – решительно кивнула тетя Рая, – выращу.

И слово сдержала. Растила, кормила, воспитывала, ставила на ноги, как могла и как умела. А умела она только одно – любить этого мальчика, подкидыша, холить и лелеять это яичко с тонкой скорлупой, которое ей подкинула мать-кукушка, хоть и родная дочь, прости господи.

Тетя Рая ходила в церковь, ставила свечи за здравие Никитки и за упокой Маринки. Она поверила, заставила себя поверить в то, что дочь умерла. Не просто бросила сына, а умерла, поэтому не приезжает, не присылает даже рубля, не звонит. Умерла. Только это может быть уважительной причиной. Батюшка, которому тетя Рая рассказала про Маринку, запретил ей ставить свечку за упокой. Ругался. Сказал, что грех это большой. Тетя Рая покивала, отмаливала грех каждое воскресенье, но продолжала ставить свечу за упокой, хотя ни она сама, ни Маринка крещеными не были. Только тетя Рая никому этого не говорила. А ее и не спрашивали.

Однажды, когда Никитке было уже лет девять, большой мальчик, тетя Рая подскочила на кровати от его крика.

– Мама, мама! – кричал Никитка.

– Тихо, мой золотой, тихо, я здесь, – подбежала к нему тетя Рая и гладила по голове.

Мальчик успокоился, замер под теплой рукой.

И после этого тетя Рая перестала ставить свечи за дочь, поняла, что Маринка жива, что где-то ходит и дышит. Раз мальчик ее зовет, значит, жива. Испугалась тогда тетя Рая очень. И боялась каждый день – что однажды Маринка появится на пороге квартиры и заберет у нее Никитку. Тетя Рая думала об этом все время и накаркала, накликала, призвала беду.

Маринка появилась на пороге – помятая, с жуткими размалеванными губами, страшная. От нее пахло вокзалом, блевотиной и потасканным женским телом.

– Привет, Никитос, – сказала Маринка.

От этого «Никитоса» у тети Раи остановилось сердце, она чуть не потеряла сознание, а ее мальчик, ее любимый внук кинулся к этой чудовищной грязной женщине обниматься. Он целовал ее в размалеванные щеки, опухшие глаза и нарисованные губы.