Замогильные записки Пикквикского клуба

Это былъ единственный отвѣтъ ученаго мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м-ръ Пикквикъ былъ нѣкоторымъ образомъ парализованъ въ своей позѣ, и это служило несомнѣннымъ признакомъ, что онъ приготовился на всякій случай къ мужественной оборонѣ той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщеніе.

Оглушенный столкновеніемъ двухъ великихъ личностей, м-ръ Снодграсъ, пораженный внезапной нѣмотою, стоялъ сначала безъ движенія и безъ всякой опредѣленной мысли; но вдругъ вдохновенная мысль осѣнила его умъ. Презирая собственную опасность, онъ сталъ между двумя противниками и воскликнулъ громогласно.

— Какъ! Вы ли это, м-ръ Пикквикъ, мужъ разума и совѣта, обратившій на себя взоры образованнаго міра? Вы ли м-ръ Топманъ, другъ нашъ и товарищъ, озаренный величественнымъ свѣтомъ, заимствованнымъ отъ этой безсмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чѣмъ вдохновенный поэтъ кончилъ свою рѣчь, черты м-ра Пикквика прояснились, гнѣвное выраженіе исчезло съ его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выраженіе. Такъ исчезаютъ слѣды карандаша подъ треніемъ умягчительной резины, и такова сила истиннаго таланта!

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — слишкомъ погорячился. Топманъ, вашу руку.

Мрачныя тѣни мгновенно сбѣжали съ лица м-ра Топмана, когда онъ пожалъ руку своего друга.

— Я погорячился, — сказалъ м-ръ Топманъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — прервалъ м-ръ Пикквикъ, — виноватъ во всемъ одинъ я. Помиримся, любезный другъ. Ты надѣнешь зеленую бархатную куртку.

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразилъ м-ръ Топманъ.

— Для меня, любезный другъ, сдѣлай милость.

— Извольте, я согласенъ.

Такимъ образомъ было рѣшено, что м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель явятся на балъ въ заимствованныхъ костюмахъ. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м-ръ Пикквикъ изъявилъ полное согласіе на прихоти своихъ друзей, противорѣчившія его собственнымъ убѣжденіямъ и мыслямъ: разительное доказательство просвѣщенной снисходительности, на какую можетъ быть способенъ только истинно великій человѣкъ.

М-ръ Левъ Гонтеръ нимало не преувеличивалъ дѣла, отзываясь съ похвалою о магазинѣ м-ра Соломона Луки. Гардеробъ его оказался неистощимымъ, хотя, быть можетъ, далеко не представлялъ строгихъ классическихъ свойствъ. Костюмы не отличались новизной и не были вполнѣ приспособлены къ характеру времени и мѣста; но все безъ исключенія блистало мишурой, a въ этомъ и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневномъ свѣтѣ не можетъ имѣть ослѣпительнаго блеска; но всякому извѣстно, что искусственные костюмы изобрѣтены собственно для ночныхъ похожденій, и если, напротивъ, при яркомъ блескѣ солнца мишура утратитъ свое великолѣпіе и пышность, то, само собою разумѣется, виноваты въ этомъ тѣ особы, которымъ пришла неестественная фантазія давать утренніе балы. Такъ, по крайней мѣрѣ, разсуждалъ и доказывалъ м-ръ Соломонъ Лука, и пикквикисты, убѣжденные его доказательствами, выбрали въ его магазинѣ приличные костюмы, при чемъ каждый дѣйствовалъ по собственному благоусмотрѣнію.

Наняли карету въ гостиницѣ "Сизаго медвѣдя", оттуда также взята была коляска для м-ра и м-съ Поттъ, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтеръ. Редакторъ «Синицы», какъ и слѣдуетъ, заранѣе объявилъ объ этомъ балѣ, извѣстивъ итансвилльскихъ гражданъ, что "этотъ утренній праздникъ представитъ сцену разнообразнаго и восхитительнаго очарованія, великолѣпное сіяніе красоты и талантовъ, роскошное обнаруженіе гостепріимства и, особенно, всевозможныя проявленія изящнаго артистическаго вкуса". "Баснословныя угощенія Востока, — продолжалъ редакторъ, — и дикій блескъ султанскихъ пировъ будутъ имѣть характеръ пошлой вакханаліи, если сравнить ихъ съ этимъ цивилизованнымъ торжествомъ, на которое, однакожъ, извѣстные злонамѣренные люди заранѣе изрыгаютъ ядъ своей зависти, нагло и безстыдно издѣваясь надъ приготовленіями добродѣтельной и знатной леди, снискавшей общее уваженіе". Послѣднія строки нѣкоторымъ образомъ служили тонкимъ и деликатнымъ намекомъ на безсовѣстныя выходки «Журавля», который, не бывъ удостоенъ приглашенія на этотъ балъ, написалъ презлую и пренелѣпую сатиру, гдѣ все это дѣло представлялось въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ.