Замогильные записки Пикквикского клуба

"Однажды вечеромъ, почти ровно за сутки до своего обратнаго путешествія въ Лондонъ, дядя ужиналъ y одного своего хорошаго стараго пріятеля, судьи, какого-то тамъ Мака съ четырьмя слогами еще послѣ того, жившаго въ древнемъ городѣ Эдинбургѣ. Была тутъ жена судьи и три дочки судьи, и подростокъ — сынокъ судьи, и еще трое или четверо здоровенныхъ, густыми бровями опушенныхъ, веселыхъ шотландскихъ стариковъ-молодцовъ, которыхъ судья пригласилъ для чествованія моего дяди и для забавы честной компаніи. Ужинъ былъ на славу. Была тутъ и форель съ икрою, и финская вахня, и головка ягненка, и сальникъ — великолѣпнѣйшее шотландское блюдо, джентльмены, о которомъ дядя мой говорилъ, бывало, что оно, появляясь на столѣ, всегда казалось ему желудкомъ купидона! Сверхъ того, было много еще другихъ блюдъ и закусокъ, названіе которыхъ я позабылъ, но все-таки блюдъ и закусокъ великолѣпныхъ. Дѣвушки были миловидны и любезны; жена судьи милѣйшее изъ всѣхъ живыхъ существъ; дядя былъ въ самомъ превосходнѣйшемъ расположеніи духа; понятно, что время шло y нихъ весело и пріятно, молодыя особы хихикали, старая леди громко смѣялась, a судья и прочіе старики хохотали до того, что даже побагровѣли. Не помню хорошенько, по сколько рюмокъ виски тогда было выпито послѣ ужина, но знаю, что къ часу по полуночи подростокъ — сынокъ судьи совсѣмъ потерялъ сознаніе въ то время, какъ силился затянуть первую строфу пѣсни: "Вилли варилъ пиво изъ ячменя", a такъ какъ съ полчаса его одного только видѣлъ дядя за столомъ, то и рѣшилъ, что пора отправляться во свояси, тѣмъ болѣе, что выпивка началась еще въ семь часовъ и слѣдовало воротиться домой въ приличное время. Но, разсудивъ, что было бы неучтиво уйти безъ обычнаго напутствія, дядя пригласилъ себя сѣсть, налилъ себѣ еще рюмку, всталъ, чтобы провозгласить свое собственное здоровье, обратился къ себѣ съ милымъ и весьма лестнымъ спичемъ и затѣмъ выпилъ тостъ съ величайшимъ сочувствіемъ. Никто не проснулся, однако; тогда дядя выпилъ еще съ ноготокъ, ровно настолько, чтобы опохмѣлиться, и, схвативъ неистово свою шляпу, ринулся вонъ на улицу.

"Ночь была темная, бурная, когда дядя заперъ за собою дверь дома судьи. Нахлобучивъ покрѣпче свою шляпу, для того, чтобы не снесло ее вѣтромъ, онъ засунулъ руки въ карманы и, взглянувъ наверхъ, сдѣлалъ краткое наблюденіе надъ состояніемъ атмосферы. Тучи неслись съ крайнею быстротой мимо луны, то совершенно заслоняя ее, то дозволяя ей выглянуть въ полномъ блескѣ и пролить свѣтъ на всѣ окружающіе предметы; затѣмъ, онѣ снова набрасывались на нее съ удвоенной быстротою и снова погружали все въ непроглядную темь. "Право, такъ не годится!" сказалъ дядя, обращаясь къ погодѣ, какъ лично оскорбленный ею. "Это вовсе не то, что мнѣ требуется для путешествія. Рѣшительно не годится!" заключилъ онъ внушительно и, повторивъ это нѣсколько разъ, снова отыскалъ съ нѣкоторымъ трудомъ свое равновѣсіе, потому что y него немножко закружилась голова отъ долгаго смотрѣнія на небо, и пошелъ потомъ весело впередъ. "Домъ судьи находился въ Канонгэтѣ, a дядѣ надо было идти на другой конецъ Лейтскаго бульвара, такъ сказать, съ милю пути. Съ каждой стороны y него высились къ темному небу громадные, узкіе, разбросанные врозь дома, съ фасадами, потемнѣвшими отъ времени, съ окнами, не избѣгнувшими, повидимому, участи человѣческихъ глазъ и потускнѣвшими, впавшими съ годами. Дома были въ шесть, семь, восемь этажей вышиною; этажи громоздились на этажахъ, какъ въ дѣтскихъ карточныхъ домикахъ, бросая темныя тѣни на грубо вымощенную дорогу и еще усиливая ночную темноту. Кое-какіе масляные фонари торчали на большихъ разстояніяхъ другъ отъ друга, но они служили развѣ указаніемъ какихъ-нибудь грязныхъ калитокъ въ сосѣднихъ заборахъ или тѣхъ пунктовъ, на которыхъ общая дорога соединилась, уступами и извилинами, съ разными лежащими около нея низменностями. Поглядывая на всѣ эти предметы съ пренебреженіемъ, взглядомъ человѣка, который видывалъ ихъ и прежде слишкомъ часто и никогда не считалъ достойными своего вниманія, дядя шелъ по серединѣ улицы, заложивъ большіе пальцы каждой руки въ карманы своего камзола, напѣвая по временамъ разные мотивы съ такимъ зыкомъ и одушевленіемъ, что мирные граждане пробуждались отъ своего перваго сна и лежали дрожа въ своихъ постеляхъ, пока звукъ не замиралъ въ отдаленіи. Успокоивъ себя мыслію, что то былъ просто какой-нибудь забулдыга, отыскивавшій свой путь домой, они укрывались потеплѣе и погружались снова въ сонъ.

"Я разсказываю вамъ всѣ эти подробности и упоминаю, что дядя шелъ по серединѣ улицы, держа пальцы въ камзолѣ, для того, чтобы вы убѣдились, что, какъ онъ самъ часто говаривалъ, джентльмены, (и весьма основательно) — въ этой исторіи не было ничего необыкновеннаго, что вы и уясните себѣ, если уразумѣете хорошенько съ самаго начала, что дядя былъ человѣкъ вовсе не романическаго и не суевѣрнаго настроенія.