Заморская Русь

Я вам не нравлюсь? Ладно! Пять лет оправдываюсь на ваши обвинения.

Уже подал прошение об отставке и получил ответ, что просьба будет удовлетворена… То, что мореход Дмитрий Иванович против меня говорит, не он, а штоф злословит… Преподобные отцы затеяли нынче собрать всех диких разом у нас в крепости — а вот это ошибка гибельная. Объясните батюшкам.

Меня, грешного, они слушать не хотят.

Монахи стали пробираться к выходу. За ними — их постоянные почитатели вроде толмача, Осипа Прянишникова и безносого приказчика. Толпа промышленных зароптала.

— Куда же вы, батюшки, уходите? — громко крикнул Баранов. — Три года кадьяков не аманатили. Теперь из-за вас все заново начинать?

Распря, лебедь черная, накрыла архипелаг зловещими крылами, взбаламутила души поселенцев. Мореход Шильц на ломаном русском языке грозил, что если не будет порядка, он откроет на островах свою Компанию.

Штурман Бочаров ругал Компанию и приказчиков, грозил уйти в артель иркутского купца Киселева. Приказчики поносили промышленных и правление. Промышленные — приказчиков и весь белый свет, кричали: «Сыты компаниями! По старине жить хотим, чтобы воля была!» Баранов постоял, прислушиваясь, принародно плюнул на пол, застеленный свежим сеном:

— К чему призываете? — Указал в сторону самых ярых крикунов: — О какой свободе и независимости речь? Жить по-старому грабежами и убийствами?.. Да кто вы есть? Отребье! Любое государство сочтет за счастье избавиться от таких граждан, не тратясь при этом на тюрьмы. Потому вы здесь! И я, грешный, не лучше! — бормоча ругательства, стал пробиваться к выходу впереди своих дружков.

— Окружил себя ссыльными да убивцами! — кричали вслед. — Всех в страхе держит!

И только один старовояжный, полулежа в углу на нарах, спокойно и печально смотрел на знакомые лица, обезображенные страстями, слушал пустопорожние речи. Гаврила Логинович Прибылов умирал. Знали об этом Господь Бог да он сам. То и дело во снах являлись ему умершие родные и близкие, счастливые и радостные иной своей, вечной жизнью, манили к себе и подкатывала к горлу обыденная житейская тоска — все ушли, уйду и я!

Баранов раздраженно походил по своей каморке: два шага от двери до печки, и успокоился — пустое это! Покричат на сытое брюхо и угомонятся.

Монахи, даст Бог, образумятся — слишком очевидна их промашка. Поскрипев пером до полуночи, он лег рядом со своей индеанкой и почувствовал вдруг, что привязался к ней.

Утром в дверь постучали.

— Кто? — спросил Баранов, скрипнув пружиной пистолета.

— Дело срочное, Андреич! — По голосу узнал начальника гарнизона, сунул ноги в сапоги, откинул засов. — Кадьякский тойон пропал! — взволнованно сообщил Чертовицын.

— Куда же он мог пропасть из крепости? Ищите!

— Уже обыскали, — отставной прапорщик помялся. — Ночью двое монахов выходили из ворот. Караульный не посмел их остановить. Вернулся один. Тебе удобней сходить к ним и посчитать, прости Господи!.. — Начальник гарнизона виновато перекрестился.

— Опять за свое… Неймется клобукам! — выругался управляющий и стал торопливо одеваться. Вдруг задумался: — Тойона уже не догнать, а монахов на обедне посчитаем.

Днем был отправлен в Охотск «Финикс» под командой Дмитрия Ивановича Бочарова, галиот «Три Святителя» — поднят на обсушку, галера «Святая Ольга» и пакетбот «Северный Орел» готовились к зимней стоянке.

Открылось, вдруг, что кадьякского тойона монахи обрядили в мантию и вывели за ворота крепости. Корить их Баранов не стал, но караулы удвоил.

Вечером стрелок Бусенин донес — якутатские аманаты не вернулись с работ, на которые сами напросились. Не успел Баранов подумать, что бы это значило, Труднов без стука распахнул дверь его хижины:

— Андреич, монахи по крепости шныряют, собирают какие-то подписи, грозят кнутом и каторгой тем, кто тебе верен, кричат об измене государю.

Баранов вскочил, нахлобучив шапку, распахнул дверь, крикнул караульному на сторожевую башню:

— Якутаты где?

— Не видел, — развел тот руками. — Толклись возле церкви, потом, должно быть, через гору к Филиппу Сапожникову ушли!

Как был, в рубахе и шапке, Баранов кинулся к дому миссии, распахнул дверь, вошел, не перекрестившись, крикнул на седобородого архимандрита:

— Где якутатские аманаты?

Тот, молча, с укоризной посмотрел на него.

— Все видели, как они перед вами хвостами метут, видели, как вы их ласкаете и задариваете…

— Якутаты там, где им положено быть! — пробасил из угла Ювеналий.

— Значит, отправили тайно? Без моего ведома? — захрипел Баранов. — Да знаете ли вы, что это самые зловредные зачинщики прошлогоднего бунта? — Баранов уперся кулаками в стол, теряя самообладание. — Заплотом отгорожу от крепости, — затопал ногами. — На Уналашку вышлю силой! — Хлопнул дверью, зашагал обратно, ругая себя за несдержанность.

Дружки его уже собрались возле полуземлянки, молча ждали. Баранов впустил их, плотно затворив дверь, бросил шапку на нары. Это был уже другой человек, хорошо знакомый собравшимся: поджарый, мускулистый, волевой предводитель с пронзительным взглядом — «Бырыма».