Заморская Русь

— Друзья мои верные, слушайте внимательно, потому как жизнь всей крепости на волоске. Баламутов и Бусенин — подберите надежных людей, плывите по кадьякским селениям, Малахов — в Кенаи… Тебе, Ванечка, — обернулся к Кускову, — самое трудное — охранять крепость со всем сбродом, что вчера горло драли. Никуда не денутся, запахнет жареным — за свою шкуру постоят… Остальные — со мной на галере и пакетботе.

— Господи! — Встал под иконами, крестясь. — Страшный грех беру на себя.

Сам за него и отвечу. Вы — невинны!

— Так! — Обернулся. — Скажете тойонам, что русские шаманы решили извести племена Ворона и Собаки. Позовут на Кадьяк, накамлают бурю, чтобы никто не ушел, и уморят голодом лучших воинов.

Из-за занавески на собравшихся стрелков тайком посматривала индеанка с младенцем на руках. Она знала, что женщине стыдно вмешиваться в дела мужчин, так же как и мужчинам — в женские.

— Уж теперь-то монахи точно отлучат меня от Церкви! — Криво усмехнулся Баранов. Концы его усов подрагивали, как у ярого ревнивца — стареющего морского кота. — Да только от Веры и Отечества отлучить не в их власти! — ударил кулаком по столу.

В ненастное время байдары Баламутова и Малахова вышли из бухты.

Вскоре были снаряжены пакетбот и галера. Повздыхав, что остался без мореходов, Баранов все-таки не доверился в таком деле служилому англичанину и поставил на пакетбот крестьянского сына Медведникова. Взяв на борт кое-кого из самых надежных алеутов, суда вышли в море.

Народу в крепости убыло, казармы были полупустыми. Ни монахи, ни работные, ни смутьяны с бездельниками не знали, куда ушли партии и что происходит. Иван Кусков твердой рукой наводил армейский порядок.

Неслыханное дело: за самовольную попытку выйти в море на боте русский купчишка побил служилого иностранца да еще в чине коллежского регистратора. Осерчавшему иеромонаху Ювеналию, пытавшемуся выйти из крепости, приставил к животу пистолет со взведенными курками:

— Не лезь, батюшка, в светские дела, — сказал бесстрастно. — Не дай взять на душу еще один тяжкий грех! — В больших глазах Кускова мерцал холодный блеск штыков. Глядя в них, вдруг устыдился монах, сам в прошлом офицер.

Благословил: «Делай свое дело!», — и вернулся к братии в задумчивости.

От Кускова ни на шаг не отходил Васька Васильев, всякий раз снимавший шапку при спорах с монахами. По другую руку с ним вышагивал старовояжный стрелок Прохор Наквасин с воровской ухмылкой и круглыми, как у морского окуня, глазами. Этот, как пес, готов был разорвать всякого.

Седина в бороде, а все кулаками размахивал.

Вышагивал Кусков по крепости с верными помощниками-есаулами, день и ночь творил расправу именем управляющего. Ему грозили, и сам он понимал, что самоуправство может обернуться каторгой, но сомнений не ведал. Один только раз опростоволосился.

Сысой со сторожевой башни первым заметил парус в заливе, а вскоре узнал «Финикс». Частыми галсами фрегат медленно подходил к бухте.

Встревоженные Кусков, Васильев и Наквасин, вышли на байдаре встретить судно. Не дойдя до батареи, «Финикс» сбросил паруса. Трезвый и злой Бочаров закричал Чертовицыну:

— Все ли в порядке в крепости?

Кусков, Наквасин и Васильев подошли к его борту на трехлючке.

— Алексашка в крепости? — спросил Бочаров, не бросая трап.

— Нет!

— Куда ушел?

— Не велел говорить! — отчеканил Кусков.

— На островах слухи, что в Павловской половину служащих перебили, Бырыма скрывается в Чугачах?!

— Живы, как видишь, но твоя помощь не помешает. Швартуйся и снимай пушки, зимовать будешь здесь!

Пропустив мимо ушей приказные нотки в голосе Кускова, Бочаров спросил:

— Медведников с Трудновым где? Малахов? Поторочин?

— Ушли!

— Васька, — кивнул Васильеву. — Дружок твой, Слободчик, где?

— В карауле!

— А Прошка лебедевский?

— Ушел!

— Понятно! — пробормотал Бочаров, запихивая седую бороду под камлею. — На Нучеке все?!

— Швартуйся и снимай пушки! — настойчивей повторил Кусков, положив ладонь на рукоять пистолета за кушаком. — Это приказ Александра Андреевича!

— Вот я тебе, ужо, штаны-то тебе сниму и Алексашке тоже… Линьков дам и солью посыплю, — беззлобно проворчал мореход и, обернувшись к команде, закричал во все горло: — На бизани! Приводи к ветру! На гроте… Товсь…

С бака развел руками Григорий Коновалов со стриженой головой и лохматой бородой. «Финикс» стал разворачиваться, так и не войдя в бухту.

Кусков, покраснев от гнева, ударил рукоятью пистолета в борт. Затрепетал на ветру флаг. Кренясь, «Финикс» взял курс на штормившее море. Никто с борта не обернулся на одинокую трехлючку.

Едва стих шторм, в Павловскую бухту вошли четыре больших байдары с кадьяками. Они должны были идти в лисью партию, но опоздали на две недели. Мятежных тойонов, бежавших из крепости, среди них не было.

Пренебрегая явно высказанным недовольством, Кусков впустил в крепость только выборных поверенных, да и то после тщательного обыска. Остальных прибывших разместил в бараборе вдали от стен крепости, дал им юколы и китового жира.