Заморская Русь

Следом за хозяином Сысой и Прохор, пригибаясь, перешагнули порог его хижины, наполовину врытой в землю. Она была тесна, изнутри обмазана глиной. На каменке — жестяной котел, под нарами топор, в одном углу восьмиконечный крест в полтора аршина и потемневшая от копоти икона, в другом — связка юколы.

— Отделился, от греха, — прикрывая бороду рукой, Лукин стал раздувать очаг. — Наши-то на дикарках переженились. Иные, живут с двумя сразу и на Ветхий Завет ссылаются. Пусть монахи поучат их, вдруг, что получится. — Терентий перекрестился и усадил гостей на нары. — Напоил бы травяным настоем, да гостевой посуды нет. Погодите, пойду у соседей попрошу.

Лукин вышел, молчавший Сысой, взглянув ему вслед, спросил:

— Скопец, что ли? Нестарый еще, а как-то терпит?

— Мужик! Только брезгливый до дикарок. Наверное, знает заговор от похоти…

— Спроси слова, — взмолился Сысой. — А то хоть плачь — ни пост, ни молитва не помогают. Бабы снятся… И хлеб…

На молебен собрались все лебедевские промышленные, которые были поблизости от укрепления, пошел и Терентий Лукин, даже подпевал монахам, только поклоны клал по-старому, жесткому обряду.

— Мы вас, какие есть, принимаем, — ворчал Ювеналий. — Это вы нас знать не хотите.

После исповеди и причастия монахи, поддерживая друг друга, как воины, уставшие после битвы, едва стояли на ногах. Отпуская всех, Ювеналий пригрозил:

— Уж мы-то останемся среди вас, волей пославшего, блуд и скверну повыведем…

Ожидая транспорт и указы главных пайщиков, всякий промышленный в лебедевской артели жил сам по себе и если бы не каждодневная опасность — давно разбрелись бы они по побережью и растворились среди чужих народов.

Казенный штурман Степан Зайков сожительствовал с молоденькой дочерью кенайского тойона, через нее обзавелся сильной родней из соседнего туземного селения и был уважаем среди диких. Ему шло жалование в Охотске, ни о чем не беспокоясь, он зло посмеивался над былыми распрями коломинских и коноваловских стрелков, ездил по гостям и жил в удовольствиях.

Андрей Храмов в одной лодке с другом-кенайцем приплыл в Кочемакскую бухту, где промышлял Тимофей Тараканов с партией алеутов, выменял у старосты Васильева четверть водки на бобровые шкуры, там же пил ее на пару с индейцем. Пьяный плакал, жалуясь, Васильеву и Тараканову:

— Знаете, что такое, когда пропадет дух? Вчера еще против всего света шли войной, а сегодня, как слепые кутята, караулы наладить не можем…

Кенаец в изрядном подпитии тоже стал жаловаться:

— Жена сына родила, — сказал, хмуря крашеные брови. — Хотел задушить, жалко стало…

— Зачем же дитя невинное жизни лишать? — через Храмова спросил Васильев и перекрестился, помня о жене.

— Лучше ему сразу умереть! — как это принято у индейцев, с многоумным видом ответил кенаец. — А то вырастет — каюром у косяков станет.

Терентий Лкуин с Ювеналием старались избегать друг друга, но будто нечистый подстраивал их встречи. Сойдутся, слово за слово, давай спорить. И всякая встреча кончалась тем, что иеромонах кричал на все побережье:

— Темный ты, а о теософии судить берешься… Как пьяный, в мороке полузнаний блуждаешь. Это хуже, чем незнание…

Лукин плевал под ноги и обличал еретиков. Кенайские слухи о близком русском поселении мирили их. Будь то Ирия Беловодная или потомки казаков, занесенных из России в прошлые века, обряд у них должен быть чище, вера не замутнена понаехавшими иностранцами. Там истина! На этом сходились Лукин и монахи.

Галиот «Три Святителя» под началом крестьянского сына Василия Медведникова прибыл в Якутатский залив, бросил якорь недалеко от берега, встал на рейде. С борта спустили байдару, передовщики и старовояжные стрелки поплыли к крепости. Издали казалось, что ничего здесь не изменилось за прошедшую зиму. Отставной прапорщик Родионов — начальник якутатского гарнизона, в сюртуке с нашивками — вошел по колено в воду, встречая долгожданную партию.

— Когда Баранов прибудет? — спросил вместо приветствия. Глаза его тлели горючей тоской. — Как только явится — сдам гарнизон — и к тебе в партию.

Демидушко, — похлопал по плечу трезвого, а потому тихого и скромного Куликалова. — Возьмешь ли старого?

— Опять с Поломошным не поделились? — передовщик перешагнул за борт байдары, обнял товарища. Вдвоем они подхватили лодку за нос и выволокли на берег, помогая высадиться другим.

— С Поломошным только мух ловить да назем делить, — выругался Родионов. — Вдруг раньше меня увидишь Баранова, скажи, чтобы слал замену.

Сил нет терпеть.

Передовщик Пуртов подмигнул отставному прапорщику, спихнув шапку на затылок:

— Штоф за хорошую весть: на галиоте твоя замена!

— Кто таков? — радостно вскрикнул Родионов.

— Родственник управляющего уналашкинскими промыслами — Ларионов Степан Федорович.

Родионов повеселел:

— Емелька Ларионов числится у Поломошного в первых врагах. Как узнает, что новоприбывший, ему родня — вспомнит меня добрым словом.

Сводная партия, следовавшая на Ситху, остановилась в Хуцновском заливе. За полторы недели пути она добыла тысячу и восемьсот бобров.