Заморская Русь

Троих доставили в Петропавловский гарнизон к комиссионеру Компании лейтенанту Подушкину. Выслушав спасшихся, он вздохнул и перекрестился:

— Такова последняя пристань моряка. Второе судно разбито за эту осень.

— Еще кто? — спросил Прохор.

— «Святой Георгий» брошен экипажем под Нижнем Камчатском, но все живы, ушли в Охотск на «Иоане…» Набились, как сельди в бочку, не захотели ждать транспорт.

С Камчатки Прохор и передовщик Беляев ушли на Охотск компанейским тендером. Третий из спасшихся был камчатским мещанином, он выхлопотал себе должность при складах и остался зимовать. Шли в Охотск весело, хоть и при малой команде. Работой пассажиров не утруждали, чаркой не обносили: собирались на юте послушать бывалых людей о житье за морем. Беляев после выпитого распалялся, вспоминая о скитаниях, неведомых островах, о голоде и холоде, штормах и морской нечисти, влекущей корабли в неведомое. Всего этого Прохор и сам хватил с лишком, но с любопытством слушал морского неудачника, насмешившего все партии от матерой Америки до Уналашки. А в душе заново переживал гибель спутников, перед внутренним взором то и дело являлись глаза штурмана, смытого за борт, и того, последнего, сорванного с мачты, слышался вопль чудом спасшегося камчатского мещанина: «Господи, Боже мой, столь лет блуждали, столь раз чудом спасаемы были, и для чего?» «Для чего?» — думал теперь Проход с грустной усмешкой в отросшей бороде.

Слушал и сам рассказывал. И все казалось ему при этом, будто говорит не он, а кто-то другой.

Через полторы недели тендер бросил якорь на Охотском рейде. Поставив вахту у якоря, команда спустила шлюпку и доставила спасенных на берег.

Прохор ступил на покачивающийся под ногами окатыш охотской кошки, поднялся на нее, окинул взглядом бескрайнее море, белую, бегущую по берегу волну прибоя, хотел крикнуть им злое, загодя приготовленное слово, но не было уже злости.

— Прошка, ты, что ли? — раздался знакомый голос за спиной. В пяти шагах стоял промышленный с недельной щетиной на щеках, со знакомым шрамом среди посеченных ветром морщин. Он был в латаном сюртуке с чужого плеча, в старой шляпе, из-под которой выбился седой чуб, и опирался на палку.

— Петька? Коломин?! — узнал передовщика Прохор, будто они не виделись много лет. Обнялись. И не было между ними ни обид, ни большой разницы, хоть один там был человек известнейший, а другой — простой стрелок.

— Вчера тебя вспоминали, долго жить будешь! — улыбнулся Коломин. — Пойдем в кабак, наши там.

— Надо бы сперва в церковь?! — помялся Прохор.

— К Богу всегда успеешь, а друзья помереть могут! — слова бывшего передовщика прозвучали убедительно. — Чего на меня так смотришь? — спросил он вдруг.

Прохор хохотнул:

— На пугало похож!

— На себя посмотри! — Опираясь на палку, Коломин отступил на шаг, смахнул шляпу на затылок и замотал головой.

На Прохоре была камчадальская парка из перовых, собачьих и лисьих лоскутов, шитых в одно полотно, на голове колпак, похожий на сношенную голяшку.

То ли рубили кабак тунгусы, то ли плотники были пьяны: из его щелей далеко по кошке растекался запах табачного дыма и перегоревший винный дух, издали слышался гомон, кашель и хохот.

— Только здесь, как дома, — Коломин по-свойски толкнул плечом дверь. Из угла закричали, замахали. Бывший управляющий лебедевской артелью выправился, вроде бы, хромать перестал, обретая вид прежнего, знакомого всем, передовщика — дерзкого и решительного.

— Проха? — вскочил с лавки конопатый от оспинок на лице Андрей Храмов.

Егоров кивнул ему. — Каким транспортом? — Не дождавшись ответа, стал обнимать промышленного: — Про волка речь, а он на встреч… С места не сойти — тебя вспоминали, — раздвинул двух незнакомых матросов, усаживая Егорова:

— Положи-ка руку на стол!? Небойсь…

Прохор показал ладонь — вокруг захохотали. Не понимая смеха, он огляделся, узнал многих лебедевцев в непривычных одеждах.

— А где мушкетон? — спросил вдруг Храмов.

— Как где? — пожал плечами промышленный. — Разорвало, еще когда у вас служил. С медновцами, помнишь, война была?

— Было дело, — ухмыляясь, заговорил Храмов. — Нас десять, их — полсотни.

Байдары нам порезали, прижали у камней к воде, стреляют, стрелами забрасывают, а нам и отступить некуда. Палим картечью. Слева от меня дымища, грохот, аж в ушах пищит. Я Петьке кричу — откуль фальконет взялся?

Он мне: «Глянь, вдруг подмога подошла1» Я вдоль воды, гляжу — Проха из дедова мушкетона понужает аж сам от земли отскакивает, как лафет. Отбились, слава Богу. После Проху спрашиваю: «Сколь ты пороха в мушкетон сыпал да картечи?» «По горсточке!» — говорит. Глянул я на его ладонь, а она, что заступ.

Когда с медновцами мирились, тойон хвастал — свинец перестали покупать.

Чешутся, кто грудь, кто брюхо, кто спину, и сыплется картечь. А их шаман, говорили, как идти на промысел или на войну, уд дрочит — прохина картечь, с него сыплется, как из рога…

В дверях показался Шильц в суконном плаще, с ним матрос с «Финикса».

Лебедевские промышленные загалдели:

— Сейчас проверим, обрусел ли его благородие? Четверть поставит с капитанского плеча — наш…