Заморская Русь

— Ну, сестричка! Увидимся ли еще? — Расцеловал Ульяну, ткнул в бок Васильева: — Знать бы, для кого вез конопатую… И чем ты ее опоил? Была девка вздорная, неласковая, с тобой — подобрела. Такую бы и сам взял.

— Девка — это одно, Прошенька, баба — другое! Ты прости меня, сердился ведь на вредную.

— Да что теперь, — отмахнулся Прохор. Повеселел: — Вот дома найду такую же рыжую и женюсь!

— Дай Бог тебе счастья, Прошенька!

Егоров не повез с собой паевые меха, отдав их Компании под расписку, хотел быть налегке. Ульяна сунула ему пару лис для своего отца. Прохор спорить не стал. Расцеловался с породневшей Феклой, откланялся Баранову и монахам, прося благословения.

— Прощай, батюшка!

— До свидания, Прошенька, — улыбнулся инок. Прохор удивленно взглянул на него, вспомнил разговор на Еловом острове: — Неужто пути не будет? — спросил тихо.

— Тебе будет! — печально улыбнулся инок.

— Тогда прощай, батюшка!

— До свидания! — упрямо повторил Герман.

Прохор пожал плечами, кланяясь, и перестал думать над сказанным.

Дул попутный ветер, горбатилась по морю пологая волна. Галиот вышел из залива. На другой день он обогнул Кадьяк и направился к Уналашке. И вот, припорошенная свежим снегом, в который уж раз явилась перед глазами промышленных купца Орехова Макушинская гора с курящимся вулканом.

Судно вошло в Капитанскую бухту со знакомым селением «Доброе Согласие».

Все служащие Уналашкинской фактории высыпали к причалу и, узнав подновленный галиот, покатились со смеху.

— Вот ведь как веселит других чудный наш жребий, — вздохнув, перекрестился передовщик Беляев. Слова его услышал мореход, командовавший спуском каменного якоря, проворчал:

— Не выжрали бы спирт из компаса, был бы вам другой жребий!

На Уналашке галиот простоял три дня, ожидая попутного ветра. Волнение утихло. Устойчивый северо-восток нес запахи снега и морозов. При таком ветре за две недели все рассчитывали быть в Петропавловской бухте. До острова Атту было много удобных стоянок, где можно укрыться и переждать непогоду, но они не понадобились. Старовояжные удивлялись, как прост и короток не дававшийся им годами путь. От Атту взяли курс — запад. Шли всю ночь.

Прохор несколько раз стоял вахту с мореходом и даже научился ладить с ним. Штурман был насмешлив и кичлив, но при близком знакомстве оказался добродушным и любознательным, снисходительно объяснял тайны навигационного искусства. Еще возле Ближних островов Прохор зашел к нему в каюту по делу и увидел его склоненным над картой. Взглянув на пассажира, он ткнул пальцем:

— Вот Камчатка… Вот мы! Немного осталось!

— А где сорок шесть градусов шестнадцать минут к востоку от Камчатки? — спросил Прохор.

Штурман ткнул пальцем в карту. Прохор внимательно осмотрел указанное место на бумаге и ничего там не увидел.

— А что тут? — спросил.

— Океан, — ответил мореход.

— А дальше?

— Где дальше? — штурман насмешливо взглянул на промышленного.

Прохор взял линейку, один ее конец приложил к Авачинской губе, середину — к пальцу морехода.

— Там! — указал на другой конец линейки.

Ответ был краток, но у Прохора затрепыхало сердце и дрогнули глаза.

— Полуостров Калифорния!

С этого все и началось, будто дурным заговором накликали беду. Среди ночи переменился ветер, сделался шторм и понес галиот к северу.

— Так-то! — не без гордости выговаривал мореходу седобородый передовщик. — Коли судно блудливое да судьба лихая, никакая наука не поможет!

Старовояжные привычно постились, молились, лили за борт компанейский сивучий жир. Штурман ругал их безмозглыми, но вынужден был отдаться на волю волн. Через неделю шторм стал стихать. Показалась земля. В виду Шипунского мыса снова начался ветер и так усилился, что сделалась буря.

Галиот ходил взад-вперед, боясь потерять из вида берег. Из двадцати двух человек на ногах остались семеро промышленных, матрос, штурман и пассажир Прохор Егоров, остальные были больны. При очередном галсе волной оторвало рулевые цепи, разбило фальшборт.

Способные ходить валились с ног, не в силах отливать воду. Мореход, уже не надеясь спасти судно, подвел его ближе к берегу и приказал бросить якорь.

С бака вытравили тридцать саженей каната, но каменный якорь полз по дну. На очередной волне судно рванулось ввысь, канат запел струной и лопнул. Галиот бросило на рифы, ломая днище, перекинуло через них и швырнуло на следующую гряду скал. Огромный вал прошелся по палубе, круша надстройку.

Корпус затрещал. Кто смог — выползли из трюма. Оцепенев от холода и страха, люди хватались, за что могли.

— Держись! — крикнул штурман, не имея возможности даже перекреститься. Это уже был не тот щеголь, который посмеивался на Кадьяке.

Губы его прошептали: «Спаси и помилуй!» Вал обрушился на судно и перебросил его через следующую гряду рифов. Когда волна схлынула, на палубе не было и половины экипажа. Пропал в волнах и сам мореход.

Несколько старовояжных промышленных барахтались среди снастей заваливавшегося на бок галиота. Конец мачты тянулся к отвесному утесу, не доставая до него шагов тридцать.