Заморская Русь

Едва закончили петь индейцы, стали колотить в бубен и петь чугачи с кадьяками. Чугачи пустились в пляс, изображая смешные сцены из штурма и защиты ситхинской крепости. Потешались они не только над противником, но и над Барановым, потерявшим при бегстве волосы. Так продолжалось с четверть часа. Потом чугачи и кадьяки, которым Баранов отдал лавры победы, вошли в воду, на руках вынесли ситхинские лодки с посольством. Тойона Сайгинаха, с женой и грудным младенцем в корзине, они усадили на ковер и понесли к столам угощение. Других ситхинцев несли на руках без ковров.

Баранов приказал щедро угостить посольство и отложил переговоры на утро.

До темноты возле крепости веселились: ели, колотили в бубен и в жестяные котлы, пели и плясали.

Русские служащие рубили лес, чему больше всего возмущались креолы.

Утром с песнями и плясками тойон со свитой и с женой поплыл на яле к «Неве» и был принят на борт со всеми почестями. Ситхинцы поплясали на палубе, затем тойона с женой проводили в каюту, его зятя с женой, кадьякского и чугацкого старшин угощали наверху.

Жена тойона, как положено женщине ее положения, имела за подрезанной губой дощечку такой величины, что не могла есть нормальным образом.

Нижняя губа ее была вытянута вперед на ладонь, волосы густо смазаны сажей, белое лицо — размалевано красками. У младенца в корзине усами торчал из ноздрей ивовый прут.

Баранов поил гостей чаем и водкой. Тойонша, по индейскому этикету, вливала в рот питье и вкладывала закуску с большой осторожностью, боясь что-либо пролить или выронить. В каюту привели их сына-аманата. Отец и мать, не позволяя себе показать на людях чувства, осмотрели его и остались довольны: отрок располнел от безделья и добротных компанейских харчей.

Тойон попросил разрешения забрать мальчика и обещал вскоре прислать другого сына. Баранов с беззаботным видом согласился вернуть заложника.

Разговор пошел проще и откровенней.

— Душа радуется, глядя на родные места, украшенные вашими трудами! — говорил Сайгинах.

— Мне очень жаль, что пришлось сжечь вашу крепость, — вздыхал правитель. — Но вы, пролив нашу кровь, не желали даже покаяться.

— Ситхинцы несправедливо поступили с русской крепостью, — согласился тойон. — Я в этом не участвовал и старался предотвратить убийства…

Баранов добился от тойона обещания, что он не будет воевать и подарил ему медный Российский герб. Никто из посольства не напился допьяна, хотя угощение было щедрым. Партовщики оказывали ситхинцам всякие почести.

Новый тойон перестал ходить — его носили на руках. Получив богатые подарки, довольный приемом, он стал собираться к себе во временное пристанище на берегу Чильхатского пролива.

На прощание Сайгинах намекнул Баранову, что ему стоит опасаться только одного человека, остальные ситхинцы уже не сделают вреда.

Допытываясь до истины, Баранов узнал, что тойон Котлеян добился у главного шамана племен Ворона повеления для всех сородичей: никто не смеет убить Бырыму, кроме Котлеяна! Табу!

Через полторы недели к Ново-Архангельской крепости приплыл сам тойон Котлеян со свитой из одиннадцати сородичей. Он прислал Баранову одеяло и несколько чернобурок, просил принять его, как Сайгинаха. Котлеян был одет намного богаче, чем предыдущее посольство. На нем был синего сукна сарафан, сверху английский фризовый камзол на голове — шапка из чернобурок с хвостами наверх. Он был моложав, среднего роста и хорошего сложения, со смышленым лицом и умными глазами. На его подбородке красовалась небольшая черная борода с усами. Котлеян считался лучшим стрелком племени и держал при себе двадцать ружей.

Баранов принял его, ни в чем не винил. Бывший главный вождь жалел о случившемся и предлагал мир. Правитель угостил посольство, дал ответные подарки, но не такие богатые, как Сайгинаху, сухо сказав, что принять Котлеяна, так же, как его брата, не может, потому что все чугачи и кадьяки ушли в партию. Тойон стал убеждать, что никто не знает столько плясок, как он, но правитель лишь разводил руками. Посольство провело возле крепости четыре дня, пело и плясало по несколько раз в сутки. Охрана Баранова внимательно поглядывала на тойона, а сам правитель носил кольчугу под сюртуком. Его раненая рука бездействовала, из раны вышли с гноем еще три обломка кости.

Несколько ситхинцев из посольства Котлеяна добровольно остались аманатами, остальные уплыли. Вскоре к крепости прибыл бриг «Мария» с главным ревизором Компании. Правитель на яле подошел к судну и поднялся на борт. В мундире, шитом золотом, его встречал сорокалетний придворный из высшего общества и высшего правления Компанией.

— Это он и есть! — закричал Хвостов, тыча пальцем. — Баранов! Вор!

Казнокрад! Пьяница!

Сановник опустил глаза, чуть смутившись грубостью молодого офицера, тихо сказал ему по-французски:

— Не говорите этого, хотя бы при мне, — в глазах камергера мерцала сдержанная неприязнь к правителю.

У Баранова дрогнуло одно колено, затем другое, он на миг растерялся, но тут же взял себя в руки и слащаво улыбнулся: