Заморская Русь

Монахи пытались установить порядок. Им не грубили, не прекословили, но казарма набивалась все новыми и новыми людьми, противостоять которым было невозможно. Миссия завешала угол одеялами и запела, моля Господа о снисхождении к заблудшим. Но даже за одеяла то и дело заглядывали новокрещенные. Протиснувшись сквозь веселящуюся толпу, инок Герман попросил часового, если невозможно очистить казарму, то, хотя бы, оградить миссионеров от любопытных. Караульный с хмурым видом переместился из сеней к пологу, тычками и пинками, стал отгонять от одеял пьяных и любопытных. При этом так сквернословил, что архимандрит Иоасаф то и дело сбивался в молитве.

Монахи вновь послали смиренного инока к управляющему с просьбой установить порядок. Герман пробился к выходу из казармы и увидел, что за ее стенами разгул еще отвратительней. Каторжники, уставшие от каждодневного риска и вынужденного безделья пути, и новоприбывшие служащие выплясывали у костров, тискали доступных дикарок и каторжанок. Молодая татуированная кадьячка с костями в носу и губе, увидев смущенного инока, пособачьи завиляла задом, стала скакать вокруг него, закатывая глаза, показывая, что желает любви и ласки. Герман нашел Баранова в пакгаузе в окружении подвыпивших передовщиков. Здесь же сидели голые якутатские аманаты, полуодетые кадьякские тойоны. Но пробиваться сквозь них к управляющему инок не стал: подхватив полы подрясника, бросился за спасительный полог из одеял, охраняемый злым, но трезвым часовым.

Вслед ему хохотали каторжанки, царской милостью венчанные с каторжниками из томских мужиков. Многие из туземцев, прибывших с партиями, впервые видели белых женщин. У русских старовояжных стрелков захватывало дух от их вида. Не всем неволей венчанным мужьям было безразлично, что они так восторженно пялятся на их жен, а то и откровенно прельщают вниманием и подарками. Кое-где уже дрались.

Тимофей Тараканов, не зная куда деться среди веселья и всем чужой, опустив голову, ходил за тоболяками. А те уже нашли земляков из старовояжных партовщиков, без вина пьяные пели и плясали, прыгали через голову.

Плясали и кадьяки: их «усатые» девки, по-утиному семеня ногами, с платком в руке подходили к понравившимся молодцам, передавали им тряпицы и извивались в любострастных движениях. Понравившиеся им молодцы тоже выходили на круг, дергались и извивались. Потом девка ложилась на спину, а ее избранник склонялся над ней, делая вид, что удовлетворяет страсть. Такие танцы приводили в смущение даже каторжанок, но были привычны среди старовояжных служащих компании и они с удовольствием выходили с платком в руке, если их выбирала кадьякская плясунья. Алеуты плясали свое, русские — свое.

Исстари, через всю Сибирь идя, русичи поражали дикарей не столько огненным оружием, сколько плясками, прыжками да присядкой, в которых плясун носится над землей легкокрылой птицей, выбрасывая ноги выше головы. Слабые на ногах алеуты на такие прыжки не решались. Хитрые чугачи или кадьяки, скрытно от сородичей, пробовали попрыгать, как «косяки».

Якутатские аманаты смотрели на русские пляски с горящими глазами и раздувавшимися ноздрями, сами начали скакать с яростными воплями, размахивали руками. Один из них попробовал перевернуться в прыжке как «косяк» и хрястнул теменем о землю. Под хохот и насмешки сородичей, вскочил со свернутой набок головой, стал петь, не показывая боли. Его собратья делали вид, что мечут копья и колют друг друга ножами. Показывали в танцах, как один, повалив другого, надрезает ему пупок, вытягивает кишки, срезает скальп. При этом «победитель» и «жертва» приходили в такое неистовство, что один с пеной на губах визжал, извиваясь в предсмертных судорогах, а другой хохотал и вопил от восторга.

К вечеру в бухту вошел галиот «Святая Екатерина» и большие десятибеседочные байдары. На галиоте вместо мачты было странное сооружение. С поисков новых земель и промысловых угодий вернулся старовояжный подштурман Гаврила Логинович Прибылов с партией передовщика Афанасия Швецова.

Как пал, дойдя до сухого травостоя, вздымается пламенем к небу, гудит и воет, разбрасывая пепел, так веселье возле Павловской крепости набирало все большую силу. Баранов знал, что разгул, как пожар на подъеме, остановить невозможно и смиренно отпустил на него три дня, запретив приказчику магазина давать спиртное в долг. Потом и вовсе забрал ключи от погреба.

Барановские дружки очистили казарму, в которой разместилась миссия, от шумных гуляк и дебоширов. Хоть она и была набита людьми, прибывавшими с промыслов, но в воскресенье здесь служилась литургия. В первом ряду страстно молившихся грешников и набожных промышленных стоял управляющий артелью. Архимандрит исповедал его сам и долго мучил расспросами, прежде чем допустить к причастию Святых Тайн и целованию креста.

Вскоре стала налаживаться на острове обычная колониальная жизнь.

4. Туманный архипелаг