Заморская Русь

— Я отдаю пайщикам Компании половину добытого, пусть строят или работных нанимают, — огрызнулся Зиновьев без прежнего запала.

Баранов понял, что до конца не убедил собравшихся, осерчал на самого себя. Усы пуще ощетинились, встав торчком, как у морского кота:

— По контракту каждый из нас все трудности вояжные должен терпеливо сносить и быть в повиновении начальствующих. Тот изменник отечества и общества почитается, кто из страха в опасном пути или в облаве на медведя оставит своих товарищей! — Тут Баранов понял, что слегка перегнул, так как лицо у Зиновьева побагровело.

— Я и не говорю, что ты кого-то бросил, — поправился миролюбивей и тише. — Но, отказываясь делить трудности подсобных работ, ты нас предаешь…

Думаешь, мне сладко? — Тряхнул бумагами, которые все еще держал в руке. — Почитать бы от начала до конца, как меня господа компаньоны кроют за то, что ради их коммерческой выгоды не нарушаю инструкций охотского коменданта.

Мы — люди русские, государственные, сперва служим Отечеству, а уже потом всем остальным, кончая брюхом!

— Брюху в самую последнюю очередь, — раздался примирительный смешок… — Через него душу скверним!.. Батюшки, можно ли в пост есть морского паука?

На лице Ювеналия отразились такие глубокие чувства скорби и брезгливости, что толпа захохотала. Баранов с облегчением сунул письма в карман сюртука:

— Ладно, — сказал миролюбиво. — Город построить — не кадьячку забрюхатить, — ухмыльнулся, опять приводя монахов в недоумение. — Места там, не в пример нашим, сухие, строевого леса много, на лайдах черно от зверя, с якутатами — мир. Иван Кусков уже поставил укрепление, ждет не дождется подмоги. С Богом, детушки!.. Под началом приказчика Ивана Григорьевича Поломошного грузитесь на «Трех Святителей». Пока погода жалует — с Богом!

Вперед выступил малорослый купец в зеленом сюртуке и белых суконных штанах, неожиданным для его росточка баском поправил Баранова:

— Не приказчик, а правитель матерой Америки, уполномоченный особым доверием Компании и Григория Ивановича Шелихова.

После схода прошел час. Где-то, неохотно разминаясь, застучали топоры, где-то, чертыхаясь, начали рыть ямы на каменистом кадьякском берегу. Как всегда поначалу везде что-то не ладилось. Только начали погрузку «Трех Святителей» — откуда ни возьмись над галиотом засвистела крыльями большая, старая и ворона.

— Кыш, курва! Кыш! — во всю луженую глотку заорал Иван Поломошный, правитель матерой Америки, схватив отпорник, кинулся на бак. Но ворона успела сесть на планширь, задрала хвост, выпустила белую струю, разинула поганый клюв и так каркнула в лицо тотемскому купцу, что ему показалось, будто пахнуло падалью из поганых кишок. Каркнув другой раз, ворона со свистом замахала скрипучими крыльями и улетела на восток.

Это был плохой знак. Поселенцы-каторжники с перепуганными лицами скинули шапки, стали креститься, отправили посыльного к Баранову. Тот, не подал вида, но тоже обеспокоился: натянул шляпу, вышел на берег проследить за погрузкой. Несчастья продолжались: между причалом и бортом судна упал с трапа ссыльный Агеев. Выбравшись из воды, стонал, говорил, что стиснуло грудь до хруста. Волнения в бухте не было, но судно могло качнуться.

Больного под руки увели в казарму. Стали искать компанейского штурмана Измайлова, нашли до беспамятства пьяным в землянке его кадьякской крестницы, едва растолкали, а он наотрез отказался следовать к якутатскому берегу.

Баранов, перессорившийся с Бочаровым, а теперь озлившийся и на Измайлова, велел принять «Трех Святителей» Прибылову, еще не отдохнувшему после возвращения. Продолжалась погрузка. Громко ревели коровы и бык, упирались, не желая идти на галиот. Бык сбросил трап и кидался на людей.

Но, где силой, где лаской скотину все же загнали на борт «Трех Святителей». Семейные переселенцы во главе с приказчиком Поломошным тоже поднялись на галиот. Подштурман Прибылов соглашался зимовать у Кускова и по-хозяйски расхаживал по палубе, пробуя, как закреплен груз.

Ветер трепал бороду, которую мореход не успел сбрить после летнего похода и нес облака на восток. Седобородый архимандрит благословил иеромонаха Ювеналия следовать с партией в Якутатское поселение. В делах и заботах дня забылась злополучная ворона.

Промышленные и монахи высыпали на причал проводить судно. Инок Герман со своим братом, молодым Иоасафом, в белых от муки рясах, принесли мешок горячего хлеба. Архимандрит отслужил молебен о благополучном плавании. Галиот оттолкнули от причала, на мачте подняли Российский флаг.

Большие шлюпки буксиром вывели его из бухты. Ахнул холостым зарядом фальконет со сторожевой башни, ему вторила мортира с батареи. Клубы дыма покатились по черной воде. Салютовал и галиот, прощаясь до весны.

Прошло две недели. Люди за три-четыре версты от крепости рубили лес, на себе таскали бревна к стенам. Начинался рабочий день затемно, уже впотьмах работные расползались по казармам. У кого-то хватало сил пробормотать молитву, стоя под иконой, другие крестились и падали на нары…