Заморская Русь

Монахи не гнушались черной работы: таскали бревна, распускали их на доски, готовили еду, пекли хлеб, а по ночам приглушенно, чтобы не мешать отдыху промышленных, молились. Менялись караулы, моросил дождь.

В морском пути от Охотска, в тесном корабельном многолюдье, Сысой и Васька редко виделись с Куськиным и Агеевым, на Кадьяке и вовсе разошлись по разным казармам, но снова сблизились с Тимофеем Таракановым. Всех троих Баранов отправил к мастеру Алексею Шапошникову строить кузницу.

Кроме этих работ, как все, своим чередом они ходили в караулы.

Был полдень. Ретивые до порядка монахи ударили в деревянное клепало, созывая друг друга на братскую молитву. Как по команде, стих стук топоров.

Только Сысой с Васькой некоторое время увлеченно постукивали, расщепляя на доски чурку. Они уже накрыли драньем крышу кузницы и не мокли, как прежде, под открытым смурым небом. Тараканов, услышав клепало, присел на лежак, устроенный мастером, поджидая, когда связчики закончат работу.

— Тимоха! Сбегал бы в поварню, здесь и отполдничаем! — предложил Шапошников, ополаскивая в ушате большие, черные, крючковатые как клещи руки. Он не любил казарменного многолюдья, под крышей кузницы уже устроил себе лежак.

Тараканов убежал за обедом. Поджидая его, мастер с черным, будто литым из чугуна лицом, возился с инструментом, раскладывая по местам. Васька встал на руки ногами вверх, пробовал попрыгать на одной, но со смехом шлепнулся на земляной пол. Сысой втыкал нож в сучковатую чурку. Мимо кузни, громко шаркая и загребая землю башмаками, проковыляла индейская девка в барском платье с двумя котлами в руках: несла обед управляющему. Ее, дочь тойона с матерой Америки, кем-то плененную, потом проданную и перепроданную калгу-рабыню, Гаврила Прибылов выменял у диких в Бристольском заливе. Чем-то она приглянулась Баранову, он ее выкупил у морехода и держал вместо прислуги. Все старовояжные понимали, что сожительствовал, поскольку она жила в его полуземлянке, а в ней были только одни нары.

Вскоре и сам Баранов вышел из жилухи, повертел круглой головой и, не найдя, что надо, стал строгать щепу для растопки печи с просохшего венца избенки.

— Язви их, барышных, — проворчал мастер, — одной рукой строят, другой — ломают, — и к тоболякам, неприязненно глядя на их шалости. — Все балуете?

Отдыхали бы, что ли?! Или делу учились?! — Заложил между черных, кривых пальцев кованый гвоздь и согнул, как глиняный.

— Ух ты! — Удивился Васька. — Дай попробую… — Взял гвоздь и едва распрямил двумя руками.

— Научи!

— Научу, — хмуро согласился мастер. — И людей из вас сделаю?

— А мы кто? — обиделся Сысой, подбросил к потолку и поймал за топорища два топора: — Куда? — Насмешливо скривил безбородые губы.

— Баловство! — Широкие, опаленные брови мастера сошлись на переносице, пересеченной глубокой морщиной.

— Третий венец сверху, где управляющий щепу драл, — указал топором Сысой и метнул. Один за другим колесом они полетели: «Дук! Дук!» — Лезвие к лезвию, одно топорище вверх, другое вниз.

— Задаст тебе Алексашка! — С осуждением хмыкнул Шапошников, покачав головой. На выбритом, будто литом лице трещинами обозначились борозды морщин.

В белой кружевной рубахе покрытой камзолом Баранов, действительно, высунулся из двери. Его пышные усы равномерно двигались, дожевывая обед.

Он оглянулся по сторонам. Вскинул глаза на мастера, взглядом спрашивая, кто стучал, увидел два торчавших топора, поводил возле них носом с одного бока, с другого, снова обернулся к кузнице:

— Это кто такой ловкач?

Сысой замялся, слегка смутившись:

— Ну, я!

— Еще раз сможешь так же? — Баранов вытер ладонью усы.

— А чего?! — Сысой вразвалочку подошел к землянке, выдернул топоры и отступил на прежнее место: — Кинуть, что ли?

Баранов, ни на шаг не отступая, указал пальцем:

— Сюда же!

Обдавая ветерком, топоры пролетели мимо него, воткнулись, как прежде.

Баранов, щурясь, опять поводил возле них носом.

— Молодец! Только в мою избу больше не кидай: первую зиму живу в тепле и сухости, а то все по палаткам, по бараборам…

Тараканов принес котел с кашей, соленую рыбу, хлеб. Шапошников скинул с плеч кафтан, расстелил под кровлей, снял шапку, пошарил глазами по стене, где должно быть иконе, указал на восток и начал читать «Отче наш».

После молитвы работные отполдничали, мастер прилег отдохнуть. Тимофей вытащил потрепанную книгу, Сысой с Васькой, покуривая, думали, чем бы заняться. И тут на батарее у входа в бухту громыхнула мортира, ей поддакнул фальконет на сторожевой башне.

Задремавший, было, Шапошников поднял тяжелую голову. Баранов распахнул дверь полуземлянки, выскочил в шляпе и сюртуке на одном плече, с подзорной трубой подмышкой. На ходу одеваясь, побежал к сторожевой башне. Из казармы выскочила с ружьями караульная смена, полезла на стены крепости.

Со смотровой площадки свесился Агеев:

— Парус какой-то в заливе!

Баранов забрался наверх по скрипучей лестнице, сдвинул шляпу на затылок, приложился к подзорной трубе:

— Вроде, галиот, — пробормотал. — Чей?