Заморская Русь

Рассветало. Ночь в казарме была неспокойной: мучимые похмельем стонали, ворочались, бегали к бочке с водой, новый день страшил их и вот он начался. В казарму ворвался еще не протрезвевший якутатский передовщик Демид Куликалов. В облезлой перовой парке, из-под которой выглядывал кружевной ворот нового женского платья, он сбил на затылок бобровую шапку, закричал, багровея лицом от натуги:

— Господа промышленные и работные! Голодранцы, воры, пьяницы, убивцы!

— Кто голодранец? — зевая, громко спросил Агеев, сел на нарах, растер припухшее лицо, смахнул волосы с клейменого лба, набросил на плечи новый зипун, взятый в долг в Охотске. Он им укрывался вместо одеяла.

Старовояжный передовщик не снизошел до разговора с новичком из каторжных, только слегка повел в его сторону блестевшими глазами. Всем было известно, новых рубах с транспортом не прислали, а старые сносились.

Зато женской одежды привезли с излишком.

— Поднимайся на сход, про зимовку думать будем! — Куликалов молодецки выставил ногу в залатанном бродне, будто желал плясать в ранний час.

Из-за полога выглянул монах без тени сна в лице. Передовщик смахнул с головы высокую шапку, поклонился:

— И вас, батюшки, ваши преподобия, Александр Андреич просит пожаловать!

За окнами казармы, затянутыми сивучьими пузырями, было сумрачно, будто новый день все никак не мог разъясниться. Небо черными шевелящимися тучами навалилось на пустынные холмы острова и занудно моросило невидимым глазу дождем. На площади, посреди Павловской крепости, поставили стол с иконами, шандалом с тремя свечами. Покашливая и покуривая, вокруг него толпились промышленные. Одни хрипло похохатывали, еще не вытрезвев, другие, не выздоровевшие после гульной недели, помалкивали или кряхтели с тоскливым видом.

Из казармы вышли монахи: дородный Ювеналий, долговязый Афанасий и Макарий с темными пучками волос на щеках. Служащие Компании расступились, скинули шапки, услужливо запалили свечи. Миссионеры раздули кадило. Ювеналий кашлянул раз-другой, прочищая горло и запел густым басом, поражая собравшихся силой голоса. После молебна, крестясь и кланяясь, на круг вышел компанейский управляющий Баранов, поклонился собравшимся на четыре стороны и попросил дозволения говорить.

— Говори! — буркнули из толпы. Ювеналий, гася свечи, тоже кивнул.

— Начнем, господа промышленные, работные и преподобные! — Баранов накрыл голову треуголкой и спросил, усмехаясь в усы: — Отдохнули ли?

— Отдохнули, батька, благодарствуем! — пророкотал сход.

— Можно и опохмелить! — проблеял из толпы яманий голосок, другой заискивающе хохотнул и притих.

— Пора браться за дело, детушки! — Баранов повел широкими плечами в тесном чиновном сюртуке. — Их преподобия обижены на меня, звал, дескать, духовных, а сам ни церкви, ни жилья для них не подготовил. Давеча приходил архимандрит, просил палатку под походную церковь — ни одной целой не нашлось. Моя ли вина, что плохо встретили? Бог рассудит! Да, я писал в Иркутск и просил причтов. И вы жаловались, что покойника отпеть некому. Не ждали, конечно, целой миссии, но теперь делать нечего. Надо помочь, господа промышленные! Кто желает строить церковь и дом для миссии за поденную компанейскую плату, подходи к братскому келарю — отцу Афанасию. Кто желает идти в птичью партию по прежним компанейским расценкам — подходи к Семену Чеченеву. Он будет передовщиком, а старостой — Труднов.

— Не люб нам Васька Труднов! — загалдели в толпе. — Пьянствовать будет с Чеченевым… Не верим ему! Кабанова старостой!

— Кабанова так Кабанова! — Баранов вульгарно хохотнул, смутив монахов, хлопнул по плечу стоявшего рядом хмурого сутуловатого мужика с густой бородой и оловянной серьгой в ухе. — С этого хрена моржового каждую чарку будете клещами тащить!.. Ладно! — лицо Баранова стало серьезным. — К мастеру, Алексею Шапошникову и кузнецу Цыганкову на строительство кузни — троих. На рытье и обустройство батареи — десять… С новоприбывшими на поселение царской милостью — разговор особый. Волей охотского коменданта вам следовать далее на Якутатское поселение.

В толпе зароптали:

— Хоть бы бабенок пожалели, здесь оставили!?

— Они люди подневольные, — сам с сожалением вздыхая, развел руками Баранов, — я только исполняю Высочайший указ…

— Хоть бы половину, на развод оставить!? — жалостливо стали просить промышленные.

— Ладно. Посмотрим, подумаем! — Отмахнулся управляющий.

Кто-то из «царской милостью» мужей раздраженно возразил:

— Куда велено, туда и отправляйте!

Многие ссыльные в пути на Кадьяк оценили преимущество положения женатых людей, устали следить за добропорядочностью жен, возмущаться сторонним ухаживаниям за ними и рады были следовать куда угодно, лишь бы подальше от холостяков.

Баранов вынул из кармана бумаги, помахал ими над головой:

— Здесь приказ охотского коменданта, пожелания наших главных пайщиков и Шелихова Григория Ивановича об обустройстве Якутатского форта.