Заморская Русь

Слух о Баранове и белом шамане уже полз по селениям, внушая суеверный ужас. Объединение раскололось. Ситхинские индейцы, проклиная якутатских сородичей, ушли на лодках к югу. Чугачи и медновцы выслали посольства с подарками и заверениями в верности. Мятеж был подавлен. Стрелки лебедевской артели ушли на Нучек, шелиховские получили заложников из близких к укреплению селений и взяли курс на Кадьяк. Иван Кусков с Екатериной возвращались в Павловскую крепость, но обвенчаться не могли и там. Иван подобрал Екатерину в Охотске, замужней, вывезенной с островов матросом и брошенной. О том, жив ли ее венчанный муж и где он, они не знали.

В Якутатсккой крепостице, превращенной в укрепленный редут, остались приказчик Иван Поломошный, часть каторжных томских крестьян с женами, стрелки из сводных партий Куликалова и Пуртова, Демьяненкова и Кондакова.

На обратном пути шелиховские галера с галиотом зашли в Кенайский залив и на полуострове между Аглицкой и Кочемакской бухтами задержались, оставив часть отряда, монаха Ювеналия и мастера Шапошникова. Еще в прошлом году там была найдена медная руда и срублена одиночка с нагороднями по-промышленному. Здесь, в избе-одиночке Баранов устроил всем участвовавшим в якутатском вояже праздник. Пока монах с мастером бродили по полуострову, осматривая месторождение, стрелки пировали.

Баранов поднес Сысою чарку.

— Верная у тебя рука, ушкуй: что десница, что шуица, одна другой не хуже.

С поклоном потянулся Сысой к чарке, выпил, хмелея, стал похваляться:

— Велика важность с накладных волосьев макушку стричь. Натянуть бы на тебя, Андреич, боярские штаны-лосины, я б те стыдно место побрил. В этихто, — кивнул на суконные штаны, заправленные в сапоги, — оскопить могу… — И захохотал!

Баранов побагровел, глядя на юнца. За столом притихли, думая, что казар намекает на молодую аманатку, подсунутую акойским тойоном. Васька Труднов навалился грудью на стол, хрястнул тоболяка под глаз — Сысой вместе с лавкой улетел в угол. Но испитая оловянная кружка осталась у него в руке.

Ей он и звезданул Труднова в лоб. Удар был не сильный, но ручьем хлынула кровь. Дюжий Медведников с Баламутовым вскочили, заломили Сысою руки и вышвырнули за дверь.

— Хрен с вами! — крикнул он, сплюнув кровью, поднялся на ноги. — Чтобы я, крестьянский сын, говорил с оглядкой на ваши кулаки?! Не бывать тому! А вы псы и холопы!

Он ждал, что следом вылетит Васька Васильев. Пошатываясь, удивленно потоптался на месте и, не дождавшись дружка, ушел спать на галеру. Утром Васька сопел рядом с ним. Вспоминая пирушку, ворочая во рту иссохшим языком, Сысой подумал: «И чего я так озлился?» Вспомнил, что Баранов, хваля его, сказал: «Мне такие нужны!» С того все и началось. Сысой пощупал затекший глаз и с удовольствием припомнил, что Труднов за это поплатился.

Засветло уже в каюту протиснулся сам Баранов в канифасной камлайке и бобровой шапке: немецкую одежку он сложил в мешок как только ушли из Якутата. Посмотрел на Сысоя, посочувствовал:

— Ишь, как отделали, жеребцы. — Вздохнул: — Не умеют пить с достоинством. Может, тебя опохмелить, сынок?

Но Сысоя опять нечистый дернул за язык:

— Я не купец, чтобы опохмеляться? — проворчал. — У нас искони все трезвые и накладных волосьев не носят…

Баранов опустил голову, вздохнул:

— Зря ты так… Нас, природных русских людей, здесь мало. Друг за друга держаться надо, а не злословить.

— Что рядишься, как нерусь, коли русичем зовешься? — проворчал Сысой, отворачиваясь к переборке, — усмехнулся. — Шильц вон, ну немец и немец, а ты…

— Что делать, если служба такая?! — терпеливо скрывая раздражение, сказал управляющий. — Приходят бостонцы или англичане, Шильцу кланяются как губернатору, а от меня нос воротят, когда одет по-промышленному… Ну, ладно, — Баранов выполз из каюты. — Нет у меня на тебя обиды. Не враг я тебе!

— Я тебе — тоже! — пробубнил Сысой.

— И на том спасибо! — закрыл дверь управляющий.

Васька сел, протер глаза.

— Зачем старика обидел? — сказал с укором.

Сысой промолчал. И после не лез с разговорами. Пробежала между друзьями черная кошка, задела крылом черная лебедь-обида. Изредка перекидывались словом, а зло оставалось. С Трудновым Сысой помирился на третий день, а Ваське все не мог чего-то простить. Чего? Сам не понимал.

Вернувшиеся с якутатского дела люди с удивлением отметили, что в Павловской крепости тоже не теряли время даром: заложили церковь внутри крепости, на несколько венцов подняли пятистенок для миссии. К большому неудовольствию Баранова, за крепостной стеной вблизи от острога освятили и заложили восьмигранное основание церкви для инородцев. Шел дождь. Даже в отапливаемых казармах покрывалась плесенью и гнила сырая одежда.

Не застали вернувшиеся стрелки и прежнего благоговения перед миссией.