Заморская Русь

Он скрипнул зубами от нахлынувшей сердечной тоски: «Чего ж тебе надобно, стерва?» — зло подумал о душе. Мысленно повторяя молитву, глядел на звезды и привыкал к смраду, то и дело доносившемуся с берега.

Утром разогрели остатки ужина, отнесли байдары к воде и без молитв отправились дальше. На лайдах, усеянных котовыми костями, появились сивучи. Самцы задирали головы, озирались, поджидая самок, дрались и ревели как быки. В стороне расположились старые сивучи. Они дремали, чесали седые головы задними ластами, портили воздух. На рев матерых самцов плыли самки, ложились вокруг них, образуя семью. Если самочка желала переметнуться к другому — начиналась драка: один самец тянул к себе, другой — к себе. Нередко все кончалось тем, что самку затаптывали до смерти и успокаивались, расползаясь по своим гаремам.

На рассвете партовщики, стараясь не шуметь, тихо зашли со стороны моря на лайду и, по сырости, погнали зверей от воды. Разбуженные сивучи, пугались, охали, тряслись телом, уползая, куда гонят. Некоторые стонали, будто плакали. И начиналась бойня. Видя, что путь к воде отрезан, сивучи приходили в ярость, кидались на людей уже с выбитыми зубами и вытекшими мозгами. Партовщики без устали работали дубинами, стрелки то и дело добивали из ружей особо яростных. Снимали шкуры, некуда было девать мясо.

Русские стрелки ели только печеные ласты, алеуты и кадьяки на природной пище толстели как нерпы, лоснились от хорошей жизни. По обычаю предков во время промыслов они не мылись, не меняли одежды и не стирали ее. Стирка и мытье русичей вызывали у них суеверный ужас. Потому стрелки старались делать это реже. Гнило мясо, смердили партовщики, чайки лениво выклевывали глаза брошенных туш.

Позже на лайдах появились морские коты. У этих старики и вовсе дурно пахли. Черные, грудастые, они были скандальней сивучей, при том, спесивы, как индейцы. Кот лучше погибнет, чем уступит свое место человеку или зверю.

На людей они бросались без страха и между собой грызлись с утра до ночи.

Иные дрались до смерти, нанося друг другу раны зубами.

День за днем, месяц за месяцем продолжался промысел. У русских стрелков охотничий азарт быстро пропал, они только руководили промыслом, судили споривших из-за добычи и принимали компанейский пай мехов.

Тимофей всегда старался увильнуть от бойни и шкурения, но к обязанностям старосты относился строго: на справедливость пайка никто из партовщиков не жаловался, кадьяки и алеуты возмущались лишь тому, что он придирчив к компанейским мехам, которые принимал, заставляя по нескольку раз мездрить их.

Близилась осень. Созрела черника. Все ходили с черными зубами и пили ягодный отвар. Настала пора туманов, солнце подолгу задерживалось за ледовой стеной гор, а то и не показывалось целыми днями. Партия разделилась на два лагеря: в одном Кочесовы, в другом передовщик — Сысой, староста — Тимофей.

Как-то на рассвете на большой байдаре молодые промышленные пошли к кочесовскому стану, чтобы отвезти пуд муки. Едва отошли от своего острова — потянуло сыростью и хмарью, на воду выкатился туман. Сысой с Тимофеем налегли на весла, берег был всего в четверти версты от них, но пропал из вида.

Не беда. Держали курс по движению воздуха, а туман становился все гуще, плотней и так залепил глаза, что уже неясно виделись лопасти весел.

Промышленные гребли пока не взмокли. Давно пора бы быть земле, но ее не было. Сысой резко опустил весло, обернувшись, пристально взглянул на товарища. У Тимофея глаза растерянными. Ни слова не говоря, тоболяк набрал в грудь воздуха и крикнул:

— Васька! Афоня! Э-ге-гей! — Долго крутил непокрытой головой, прислушиваясь. Слабый незнакомый голос откликнулся где-то за спиной.

Сысой стал разворачивать байдару. Тимофей послушно подгребал: — Э-ге-гей!

Теперь ответный клич прозвучал совсем в другой стороне.

— Нечисть водит! — Плюнул Сысой. — Самая подходящая погода… Ну-ка пальни из пистоля!

Тимофей скрипнул пружиной, взводя курок. Жаль было свинцовую пулю, да что теперь?! Туман будто проглотил выстрел — звук показался слабым и тихим.

— Как у касатки в брюхе! — проворчал Сысой, прислушиваясь.

Справа раздался не то ответный выстрел, не то эхо. Тимофей взглянул на товарища, глазами спрашивая, что делать?

— Погоди, — пробормотал Сысой. Сунул руку за пазуху, вытащил складни, которыми благословили в доме на дальнюю дорогу, крестясь, прочитал молитву, трижды приложился. Тимофей вытаращил глаза от удивления: в тумане прорвалось окно и совсем близко показались очертания берега.

— Вот она, молитва материнская! — воскликнул Сысой.

Но туман тут же заткнул брешь. Двое налегли на весла, гребли изо всех сил, уже стали опасаться, чтобы не удариться о камни. Но, не было берега.

— Тьфу, зараза! — выругался Сысой. — Где-то поблизости раздался приглушенный хохот. — Точно, нечистый водит! — Перекрестился. — Не постимся, вот и потешается.

— Баклан, наверное! — осторожно возразил Тимофей и простонал: — Может быть, подождать, когда рассеется?!

Сысой, не оборачиваясь, продолжал грести.

— Пр-р-рападешь! — приглушенно раскатился по воде голос нежити.