Заморская Русь

— Сысой?! — обнял друга. Вокруг них приплясывала и повизгивала от радости Ульяна. Улыбаясь, подошел Лукин, в длинной рубахе с опояской, в древнерусских крестах. Из казармы тек хлебный дух. Тимофей с Сысоем повели носами и перед глазами замельтешили цветные круги.

— Ой, — всплеснула руками Ульяна. — Вы, поди, без хлеба? — Потащила гостей в поварню. Перекрестившись на образа, почитав «Отче наш…» истекающим от слюны языком, шелиховские стрелки сели за стол перед горкой блинов, пахнущих сивучьим жиром.

— Кочесовых позвать надо, — смущенно пробормотал Сысой, не смея прикоснуться к еде. Все казалось сном и боязно было протянуть руку, чтобы, как во сне, хлеб не исчез со стола.

— Звал уже, — оглаживая бороду, сказал Лукин. — Не идут. Они в позапрошлом году в устье Медной реки с нашими воевали, теперь в смущении… Вы ешьте, я им отнесу!

— Хорошо живете! — простонал Сысой и осторожно потянулся за первым блином.

— Третий день только отъедаемся, — проворчал старовер. — Сквернились всякой гадостью, а меха пайщикам — давай.

Ульяна весело вертелась между печкой и столом, потом подсела к Сысою и, зардев, спросила:

— А где Вася?

— Он в медведниковской партии! — прошепелявил Сысой с блином во рту.

— Вася теперь у Баранова в дружках, — сказал не то с издевкой, не то с печалью и вдруг икнул. — Вот те раз? Объелся, прости, Господи! А думал, пуд проглочу, не замечу.

— Простит, — уголками глаз улыбнулся Лукин. — Не часто грешим.

— Вот уж не думал, что попаду на праздник, — Сысой поднялся, кланяясь на образа: — «Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ…» И вам спасибо! — откланялся лебедевцам.

Тараканов молча перекрестился, накинул парку и пошел к управляющему.

— Мещанин иркутский, — кивнул вслед Сысой. — Грамотный, как бес, говорят, все книги, какие есть, — прочитал, а с десяти шагов ножом в жердину попасть не может.

— Это вас, казаков да крестьян, с малолетства делу учат, — пробасил Прохор, сидя на китовом позвонке с трубкой в руке. — А меня в горной школе чему могли научить? Кабы не дед, пропал бы. Он кистенем такое выделывал, куда нынешним. Разве Терентий Степаныч сможет, — покосился на старовера.

Ульяна снова вскочила, бестолково загремела сковородами.

Посуетившись, села и уставилась на Сысоя немигающими глазищами. Он обернулся, хотел спросить: ты чего?

— Вася-то жив-здоров, слава Богу… А что у него нового… Может быть, женился?

— Васька-то? На ком ему жениться? Он робкий и брезгливый, от кадьячек бегает, если пристают, среди каторжных пока нет вдовиц, прости Господи!..

Постой-ка, а чего ты все про Васю? Приглянулся?

Ульяна смутилась, схватила пустое блюдо. Сысой бросил настороженный взгляд на Прохора. Тот с усмешкой выпустил струю дыма из выстриженной бороды:

— Сохнет по нему! Всю зиму выговаривала, какие хорошие пашенные мужики и какие плохие рудничные мещане. Прошка-бергал вовсе обормот и блудник.

Сысой пожал плечами, заметив, как недобро они переглянулись и не удержался — съел еще блин. В казарму то и дело кто-то входил и выходил. Вот появился знакомый по осеннему якутатскому вояжу, стрелок Баклушин:

— Здоров будь, тобольский мужик! — кивнул Сысою. — Кто тебя на берегу ждет?

— Кочесовы!

— Крестнички?! — Амос Баклушин проковылял к нарам, сел, скинул сапог.

— Экое дерьмо шлют компаньоны, пятку стер, — пожаловался. Сменил стельку, надел сапог, притопнул, ухмыльнулся. — Пойду Афоньку с Васькой попугаю, позапрошлый год чуть не застрелили, псы.

Вошел улыбающийся Тараканов:

— Хлеб в долг дают, договорился с управляющим.

Баклушин с тесаком на поясе подошел к костру, возле которого, поджидая спутников, сидели братья Кочесовы. Их ружья лежали под рукой, двулючные байдарки только наполовину вытащены из воды.

— Резать вас пришел, тати шелиховские! — заявил Баклушин, присаживаясь возле огня на корточки.

— Попробуй, коли сможешь! — хрипло пробормотал Афанасий, посасывая трубку.

— В другой раз! Нож тупить жаль — на вас кожа да кости… Заходите, подкормим. Мы гостей не обижаем.

В тот же день партия Кочесовых ушла с Нучека к Якутату. По наказу Баранова она двигалась вдоль крутого берега, постреливая бобров. Возле острова ее догнал пакетбот «Северный Орел» под началом Шильца. На борту судна было десять семей, прибывших на Кадьяк осенью, царской милостью высланных на поселение вместо каторги.

Через два дня вся партия была возле блиставшей льдом поднебесной горы Святого Ильи. Издали казалось, будто белая стена хребта встает прямо из моря: ни зверю через него не пройти, ни птице перелететь. Здесь бы и кончиться свету белому, но мореходы Бочаров и Шильц говорили, что за стеной еще земля, а дальше опять море.

Вскоре с байдар увидели идущего берегом белого человека с коробом за плечами, к нему и повернули. Это был один из поселенцев-каторжан, высаженных в Якутате прошлой осенью. Окрепший после зимней болезни Василий Кочесов сошел на берег, спросил:

— Гуляешь один, без оружия?