Замуж за барристера

Первым ее желанием после этого признания было встать и уйти — и никогда больше не встречаться с человеком, не только дважды доведшим ее отца до следствия и приложившим все силы, чтобы отвратить кузину от Энтони Рида, но и едва не доведшим того до беды. Энтони ведь мог упасть совсем не так удачно, как это произошло на самом деле, ему грозила смертельная опасность в этой сумасшедшей скачке, и именно Эшли совершил такое злодеяние. А теперь столь откровенно и даже насмешливо в этом признавался, словно не только не сожалел о содеянном, но даже гордился им. Разве заслуживал такой человек прощения или хоть самого крошечного понимания?

И все же какая-то неведомая сила вынудила ее остаться на месте и вырвала — из самой души — вопрос:

— Зачем?! Ты же не любишь меня и никогда не любил!

Эшли снова чуть повел плечами, примяв подушку.

— Боялся, что он меня разоблачит, — как будто бы честно ответил он. — Думал, если не покалечу Рида, то хоть припугну, заставлю отступить. Я ведь и тебе предложение сделал лишь для того, чтобы его отвадить. Не будь у него привилегий жениха, не имел бы он и повода постоянно околачиваться возле нашей семьи и следить за мной.

Элизабет всплеснула руками, ошеломленная глупостью подобного решения.

— А если бы я согласилась? — воскликнула она. — Бросил бы, когда опасность миновала? Или все-таки женился бы и мучился потом всю жизнь?

— Кто знает? Ты девочка хорошая, может, и женился бы, — с нотками неожиданной нежности сказал Эшли. — Во всяком случае те доводы, что я приводил тебе в Торквее, были вполне искренними. Мне и сейчас кажется, что мы с тобой могли бы быть вполне счастливы вместе. Если бы, конечно, я не предпочел другую дорожку.

Элизабет смотрела на него во все глаза, не зная, что и подумать. Зачем она слушала все это, когда могла взять подписанную Эшли бумагу и броситься выручать отца? Что держало ее здесь? Любопытство: а ну как Эшли захочет обнаружить перед ней еще какие-то свои преступления? Или подозрительность: зачем человек с такой душой решил открыться перед ней, не задумал ли он еще какой-то гадости, главная роль в которой предназначалась Элизабет? Или все-таки странная мука в единственном глазе Эшли: Господи, неужели он раскаялся и просто стыдился в этом признаться, прикрываясь привычной бравадой? Он всегда так делал, когда ему было больно, когда его терзали угрызения совести, и пару лет назад Элизабет умела безошибочно отделять одно от другого. А потом Эшли заперся окончательно, и никто из них не счел нужным заглянуть ему в душу и найти там настоящее.

Элизабет отвернулась, терзаемая собственной совестью. Посмотрела в окно, за которым стояла та же серость, какая теперь наполняла и ее грудь. На глаза набежали слезы. Кажется, в последнюю неделю она только и делала, что плакала.

— А помнишь мой глупый девчоночий каприз, когда я вынудила тебя устроить состязания по скачкам с препятствиями? — сама не зная зачем, спросила Элизабет. — И не сумела удержаться в седле во время одного из прыжков? Ты отнес меня домой на руках и принял на себя весь папин гнев. А потом дежурил у моей кровати — смущенный и раздавленный, как будто на самом деле был виноват в том, что произошло…

— Я и был виноват, — глухо выдавил Эшли, и Элизабет, услышав и в его голосе невозможные слезы, не стала оборачиваться, чтобы не причинить ему еще больше огорчений из-за проявленной слабости. — Тебе было четырнадцать, мне — двадцать три. Я должен был предположить, чем может закончиться подобное баловство, и отговорить тебя от него. Я был взрослым человеком — против девчонки тебя, — но мне захотелось покрасоваться, удивить, доказать… Дьявол, Элизабет, я всю жизнь пытаюсь кому-то что-то доказать, чтобы только не чувствовать себя обузой и дармоедом, да только видишь, к чему в итоге это привело? Я переступил черту — и назад дороги уже нет.

От прозвучавшей в этой надрывной речи боли Элизабет сильно стиснула руки и снова задала все тот же вопрос:

— Зачем, Эшли?! Мы любили тебя таким, какой ты есть. Мы ценили и уважали тебя, ты был членом нашей семьи без всяких оговорок…

— Знаю, — горько усмехнулся он. — Мне понадобилась ночь в канаве, чтобы осознать вашу доброту и мелочность собственных стремлений. В погоне за ними я потерял самое главное — семью, — повторив ошибку отца. Он тоже всю жизнь стремился добиться большего, чем имел, чтобы всех уверить, что заслуживает такую женщину, как мама. Но в результате они оба сгинули в индийских болотах, а я вот, как видишь… Для чего-то бог сохранил мою никчемную жизнь, и теперь мне предстоит понять, для чего именно, и не ошибиться, подобно родителям. Пока единственная пришедшая в голову здравая мысль на этот счет — попытаться снять с дяди все несправедливые обвинения. Господи, я ведь был уверен, что, увидев меня в постели с женой, он схватится за ружье, а не за плетку, — потому и послал мальчишку за полицией: погибать в расцвете лет мне совсем не хотелось. Да только, оказывается, это было бы самым простым выходом. Не чета теперешнему…