Замуж за короля

Вилар повёл меня в город, крепко держа за локоть. Мокрый снизу саул тяжело хлопал подолом, лапти набрали воды, и я надеялась только на крепкое здоровье Лины, выросшей здесь. Авось пронесёт меня от воспаления лёгких. Хромота, кстати, почти прошла и спина уже не так горела.

За высокой крепостной стеной начинался город, хотя я уверенно назвала бы его деревней. Маленькие избы из почерневших брёвен стояли прямо на земле, в оградах бегали куры и лаяли собаки. Толпа на улице была не больше, чем у нас в рабочий день. Грязь, едва размоченная дождём, успела снова утрамбоваться до узких тропинок. Я с трудом успевала за Виларом, но умудрялась разглядывать женщин в таких же саулах и цветастых платках, как у меня. Стариков, присевших погреться на солнце, чумазых детей, шумными стайками перелетающих от одной избы к другой. Беднота в красках чужого мира с его моровками, надзором и метками. Всё бесконечно чужое и одновременно какое-то родное. Деревянные петухи на крышах, мужские рубахи, подпоясанные кушаками и длинных косы девушек. Будто в древности миры откололись от одной основы и стали расти каждый в свою сторону.

За кварталами бедняков поднималась ещё одна стена, а за ней тянулись к небу богатые дома. Вилар проходил все ворота, ни разу не оглянувшись на хмурых стражников. Кажется, его зелёный мундир был здесь пропуском, куда угодно. Как машина с правительственными номерами и мигалкой. Дети шушукались, поглядывая на дядю надзорного. А женщины опускали взгляд и старались пройти мимо как можно быстрее.

Последняя стена охраняла центр города с огромным трёхэтажным теремом и жмущимися к нему пристройками. Казалось, что к самому первому дому добавляли всё новые и новые комнаты, громоздя их без плана и симметрии. Наобум, как дети строят башни из кубиков. Нижние этажи сложили из камня, прорезали узкие окна, а потом взялись за брёвна. Получилось что-то невообразимое. Узорчатое великолепие с куполами и кокошниками, балконами, крытыми галереями я могла назвать только теремом. Одного было жаль. Промышленные краски ещё не изобрели, а потому терем почернел, как избы бедняков.

Вилар молчал, и я не знала, о чём с ним говорить. Локоть он давно отпустил, убедившись, что никуда не сбегу. Через два поворота тропинки к нам от ступеней терема бросился мужик.

– Доброго здравьица, барич, матушка заждалась.

– Скажи, не один я, – холодно ответил Вилар. – Пусть на стол собирает.

Мужик закивал, восторженно открыв рот, и ветром понёсся по ступеням вверх. Вилар степенно пошёл следом. Барич. Он все-таки благородный? Или просто очень богатый, раз в таких хоромах живёт? Мечта, а не жених. Но если Лина не понимала своего счастья от замужества, то что говорить обо мне? Смотрела в широкую спину и ничего, кроме страха, не чувствовала. А ещё вспоминала слова смотрителя про мёд, который у барича рекой льётся, и на перине с ним сладко спится. «Попользуется и прикончит, а потом в лагерь за новой моровкой придёт».

Вилару пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться лбом о низкую притолоку. Внутрь он меня завёл, снова взяв за руку.

– Матушка, встречай мою невесту. Лина её зовут.

Я ждала, что свекровь рассвирепеет, увидев грязную оборванку с растрепавшейся косой и меткой на шее. Старший брат надзора показывал матери моровку так, будто привёл дочь короля. Но высокая женщина с царственной осанкой всего лишь губы поджала. За спиной у свекрови молодые девушки таскали посуду на стол. Из чугунков пахло наваристым супом и домашними соленьями. Я и в своём мире ни за что бы не пошла знакомиться с родителями жениха, а здесь язык проглотила, уставившись в коврики на полу.

– Что ж, проходите. Так скоро не ждала, потчевать буду скромно.

А тоном голоса не то прокляла, не то ко всем чертям послала. Милая женщина.

– Прикажи баню затопить, – сказал Вилар. – Устал с дороги.

– Затопим, сынок, и невесте твоей платье подберём. Но ты уж не обессудь, спать вас в разных покоях уложу.

Я аж выдохнула. Захотелось обнять эту мегеру и расцеловать в обе щёки. Спасибо всем блюстителям морали во всех мирах! «Заполучите, господин старший брат надзора! До свадьбы ни-ни». Я мельком глянула на посеревшее от гнева лицо Вилара. Он не рычал, но кулаки сжимал до хруста в пальцах. Ничего, милый, потерпишь. От воздержания ещё никто не умер.

Одна из девушек по знаку матери Вилара подала мне войлочные тапочки, украшенные тесьмой. Чистые, сухие, тёплые. Телепатией, что ли, владела свекровь? Метки на шее не видно. Я сказала «спасибо» и шустро переобулась, пока Вилар устраивался за столом. Меня подвели к жениху, и я впервые за наше знакомство не испугалась сесть рядом. Голодный желудок требовательно заурчал. Я бы с удовольствием полезла ложкой в чугунок, но застеснялась. Да и ложку не знала, как брать. Произведение искусства, а не столовый прибор. Ручка резная, красивая. Росписи только нет. Ни гжели, ни хохломы.