Она вдруг вспомнила траурный зал, печальный взгляд Алексея Ивановича, его слабую улыбку одними уголками бледных губ. Убитый горем, он еще и подбадривал ее, оробевшую среди незнакомых людей. Господи, какая же она эгоистка!
Счастливая нега, в которой она так безмятежно купалась, в один миг исчезла. Постель показалась ей неуютной и жесткой, отдавившей все бока. Она встала, накинула халат, посмотрела на свое отражение в зеркале шкафа. Странно, но этим утром она не понравилась себе — какая-то опухшая, с тяжелым, как у бульдога, взглядом.
В другой момент подобное сравнение ее насмешило бы — она часто подсмеивалась над собой, — но сейчас было не до того. Скользнув взглядом по настенным часам, Лариса заторопилась. Бегом в ванную, оттуда на кухню — чашка растворимого кофе, бутерброд с сыром, и она уже возле платяного шкафа. Кажется, где-то тут висел черный костюм. Да, вот он. Давно вышел из моды, но это неважно. Пять минут на одевание и скромный макияж… Уф, готово! Если не тормозить, то через пятнадцать минут она будет на месте.
Четверти часа ей, конечно же, не хватило. На центральной улице не обошлось без пробки. Лариса нервничала, постукивая ладонью по кожаной оплетке руля и успокаивая себя тем, что точного времени, когда Алексей Иванович с родственниками приедут на кладбище, она все равно не знает. Авось успеет.
Возле кладбища работал цветочный киоск. Купив две вишневые розы, Лариса вошла в чугунные ворота кладбищенской ограды, пересекла площадь, на одном краю которой стояла нарядная церковка — сусальное золото маковок в сочетании с голубыми стенами, — и оказалась на главной аллее. Растущие по ее обочинам кусты вереска, припорошенные снегом, выглядели очень торжественно. «Как часовые, — пришло ей в голову невольное сравнение. — Охраняют здешний покой». Пройдя до конца аллеи, Лариса огляделась. Вокруг ни души. Только теперь она услышала особую тишину этого места. Где-то далеко каркало воронье да ветер посвистывал, качая голые верхушки берез. Она перевела дух и, свернув на боковую дорожку, зашагала дальше. Справа, возле одной из могил, Лариса заметила группу людей. Прибавив шаг, направилась в ту сторону. Первым она узнала мужчину, который накануне бережно усаживал ее на стул. Без шапки, в расстегнутой дубленке, он стоял чуть поодаль от остальных и сосредоточенно курил. Скрип снега под Ларисиными сапожками заставил его поднять глаза. Открытое симпатичное лицо, очень напоминающее ей лицо Алексея Ивановича, просветлело — очевидно, мужчина узнал ее. Отступив в сторону, он тихонько произнес: «Проходите смелее. Он вчера спрашивал о вас. А вы, должно быть, на работу вернулись?» Кивнув, она прошла мимо, чувствуя его пристальный взгляд и горячее дыхание с густым запахом табака и водки.
Она остановилась за спиной полной женщины в длинной норковой шубе и поискала глазами Дениса. С уже привычной досадой поняла — его здесь нет, и больше не думала о нем.
Высокую фигуру Алексея Ивановича было видно со спины. Он стоял неподвижно, склонив непокрытую голову. Слабый ветер трепал на его затылке небольшой хохолок, и почему-то эта деталь ассоциировалась у Ларисы с непоправимой бедой.
Потерявшая спутника жизни женщина, несмотря на внешнюю слабость, в сто раз выносливее любого вдовца. Внезапно овдовев, мужчина один на один остается с опустевшим, утратившим домашнее тепло миром. Раньше, ведомый по жизни любящей женой, он не замечал своей зависимости от умелых, все успевающих женских рук, от вовремя сказанного сердечного слова, от всей благотворной атмосферы домашнего очага. Лишаясь этой атмосферы, он, как осиротевший ребенок, становится беззащитен и слаб. И никакая поддержка со стороны близких и друзей не заменит ему любовь и заботу ушедшей навсегда подруги.
Женщина в норке дотронулась до плеча Алексея Ивановича, негромко сказала: «Давайте помянем Валечку. У нас с собой мясной пирог и водка. Вера, — обратилась она к своей соседке в лисьей шапке, — давай сюда сумку, ставь на столик. Гриша, ты где? Открывай бутылки!» Ларисин знакомый в распахнутой дубленке, оказавшийся Гришей, протиснулся к столику, по-хозяйски приступил к своим обязанностям.