Замыкающий

Начинался новый день, в котором, на беглый взгляд, вряд ли могло случиться что-то новое. Годы шли по одной, пробитой еще дедами, колее. Жизнь катилась колесами забот и болезней, чередою обедов, сна и отдыха. Скотинка давно не плодится с той силой, как ране, на дворе Караваевых. Две стайки стоят за поскотиной полые…

А бывало, в усадьбе не хватало места для молодняка… В каждом углу блеяло, гоготало, хрюкало. Осенью в конце огорода ребятня шелушила шишку, ночами там жгли костры, и Витек травил товарищам байки, по клеткам метались песцы, и в конюшне стояли два великолепных жеребца. И на все хватало корму, денег, сил… Успевал и в тайгу сходить, и по двору управиться. Домашние заботы и за работу не считал. Играючи справлялся… А сейчас больше лежит Гаврилыч на своей лежанке у печи. И ни на что не хватает ни сил, ни средств…

Вздохнув, Гаврилыч пошел в дом. Вода в ведре уже закипела. Алевтина знает свое дело, сунула в ведро кипятильник. Гаврилыч понес горячее ведро к конюшне, но к Серко под крышу не внес, а пошел к ручью за холодной водой. Поскотинка перед ручьем опрятно побелела, но Гаврилыч быстро попортил белизну широким бурым следом. Старые, давно подшитые валенки глубоко провалились меж подмерзшими шевяками и чуть скользили. Ручей вздулся, что бабье пузо, жирно подтек наледью. Прорубь, которую еще с вечера Гаврилыч прорубил ледорубом, уже затянулась зеленоватым ледком, старик пробил ее ведром и глянул внутрь. Острие стремнины блескануло сталью. Ручей бился во льду, как громадная рыбина в тенетах, шумел турбиною.

«Скоро, – подумал Гаврилыч, черпнув ведром воды, – вот уж срок близко… освободишься!» Гаврилыч с трудом выпрямил спину, отогнал от себя назойливую мысль, которую ему без конца внушает Шнырь: пора, мол, продавать коня. Старый ты, мол. Итак, куды с добром подержал мерина. Пятнадцать лет без малого. Гаврилыч знает, что на Серко положил глаз племянник Шныря. Поди уж, обмыли покупку… Ну нет! Еще потянем с Алевтиною. Серега, родня жены, помогает с сыном… Чего еще? А то ляжешь и не встанешь. И будешь под себя валить. Еще потянем… Потянем!

Так думал Гаврилыч и глядел на голый с лиловатым по-весеннему отсветом березняк. И вдруг увидел Настю. Она вышла из березняка.

– Здравствуйте, дедушка!

Гаврилыч поперхнулся, закашлялся.

– Скажите, здесь можно ручей перейти? Не провалишься?

Гаврилыч кашлял, не в силах молвить ни слова. Она подошла и сильно ударила его по спине ладонью. Гаврилыч трепыхнулся, сглотнул слюну, и, разогнув спину, глянул на явление. Солнце слепило встречь ему. Он чуть отошел вбок и рассмотрел ее. Конечно, он обознался, а уж подумал, что все! Настя зовет!

Встречная бабенка оказалась точно Настиного росточку и расположения тела была почти такого же. Настенка, она полноватей, пожалуй, была перед смертушкой. А годками, пожалуй, живая бабенка постарше Стежки ныне. Да и поубористей. Только вот в лице что-то общее. В детском, наивном его выражении. Улыбчивое у обеих в лицах.

– Там, пониже, мосточек, – отвечал он, – как раз в проулок. А тут, куда ты попадешь к мерину моему. Дак он кусается!

– А как вас звать?

– То-то, я смотрю, нездешняя ты!

– Нездешняя, дедушка!

– Издалека?

– Ой, отсюда не видать! Рязанская я, дедушка. А вас-то как зовут?

– Да, так и зовут… Дедушка!

– Вы такой красивый, дедушка!

Гаврилыч от неожиданности крякнул, не зная, как себя вести, потом махнул рукою.

– Ты, это, ступай, куда шла! Да не здеся, сказал… Вон, повыше переход… Да не спускайся к ракитнику. Там наледи… Провалишься, вытаскивать некому будет!

Рука уже уставала держать ведро с водою, и Гаврилыч пошел к поскотине. У конюшни он оглянулся. Женщина уходила к низу по ручью в ракитник. «Точно, как Настя» – подумал он. Той, бывало, хоть кол на голове теши, она все свое делает… Алевтина уже принесла ведро с горячей водой и ждала мужа в конюшенке. Глянула она на него внимательно, как бы вопрошая. «Вот ведь бабы, – подумал он, – как кошки чуют»…

Вдвоем они сотворили коню хлебово. Алевтина размочила в теплой воде хлеб. Корочку посолила, и Серко ел ее с руки хозяйки. Потом он пил, протяжно втягивая в себя пойло, подрагивая ноздрями, а Гаврилыч смазывал мелкие ранки на стреноженных его ногах. Мазь он делал сам из сосновой смолы с прополисом. Добрая мазь, но кончается. А смолы он уже не найдет. В тайгу ему не подняться! Несколько раз он заказывал грибникам поискать смолу, но те все забывали. Че с них возьмешь? Молодняк пошел пустоголовый! Им ниче не надо! Подымался тяжело, кряхтя и держась за поясницу. Встретившись с пристальным взглядом супруги, вздохнул, взял в руки вилы и пошел к сеновалу. Двух навильников сена Серко на утро хватало. Алевтина совковой лопатой убирала под мерином и выносила навоз на поскотинку.

Васса приперлась, как всегда, к обеду. Тяжело ухнула в кресло и, часто дыша, утерла пот на лбу и шее.

– Ну, как молодуха? – басом спросила она. Гаврилыч долго смотрел на нее, не понимая вопроса.