Занавес, господа!

Единственная родственница Глеба — младшая сестра с маленьким мужем и двумя долговязыми сыновьями — все время плакала. А Вера Аркадьевна — молодец, старалась держаться, только ходила с полузакрытыми глазами, и Сергей Павлович постоянно давал ей какие-то таблетки. Потом были поминки в Доме актера, и какой-то импозантный тип в черной рубашке и почему-то с галстуком-бабочкой провозгласил, дескать, будь проклят тот человек, который поднял руку на Глеба, и то место, где Глеб увидел свой последний миг. При этом он картинно вскинул руку, словно держал не рюмку, а торжественный кубок, и, трагически сдвинув брови, выплеснул содержимое себе в рот. Вера Аркадьевна совсем закрыла глаза и у нее затряслись губы. А я подумала: какое везение, что пока удается держать в тайне, где именно увидел свой последний миг Глеб.

Даже ситуация с Евгением Борисовичем не могла меня заставить посмотреть косо на кого-либо из тех, кто совсем недавно мирно праздновал день рождение Ольги Кавешниковой. И что в сущности такое вытворил Евгений Борисович? Угнал чужую машину, а потом отремонтировал ее и поставил на место. Не вор, а прямо Дед Мороз в конце июня. Может, ему мою "Ниву" предложить? Но если серьезно, то мягкий, интеллигентный и, как я всегда считала, нерешительный Струев вдруг развернулся таким боком, что и во сне не приснится… Каким же боком могут развернуться другие? Я сосредоточенно прислушалась к своей хваленой интуиции, но она определенно развернулась ко мне спиной.

— Ты считаешь, убить одним ударом способен только мужчина? — услышала я вдруг тихий голос Валерии. Она сидела рядом, перебирая пальцами ручку ложки, с которой, казалось, не знала, что делать, и рассеянно глядела на рюмку с водкой, которую никогда не пила. Давняя традиция есть на поминках только ложками и пить только водку для Валерии была явно тяжела.

— А что, его убила ты? — брякнула я совершенно по-дурацки.

Валерия, как ни странно, на мою бестактность не отреагировала. Она взяла рюмку, которую ее сосед, незнакомый мужчина с усами, заботливо наполнил до краев, и произнесла задумчиво:

— Просто его ударили всего один раз, прямо в левый висок.

— Да, — подтвердила я, — один раз. Но висок — ахиллесова пята. Только на голове. Так что знали, куда бить.

У Валерии вдруг дернулась рука, и несколько капель пролились на скатерть. Она внимательно посмотрела на мокрое пятнышко и аккуратно поставила на него рюмку.

— Для того, чтобы ударить в висок, особых знаний не требуется. Особой силы, по-моему, тоже. Здесь нужна решительность. Или порыв, — сказала Валерия резко, залпом выпила содержимое рюмки и поморщилась.

Если бы я хоть раз видела, как она плачет, то подумала бы, что сейчас увижу это снова. Но она, конечно, не заплакала. И тут я подумала совсем о другом.

Глеба ударили сзади в левый висок. Что в левый висок, это было видно, а что сзади, мы догадались. Медэксперт с нами согласился, уточнив, что удар пришелся по косой. У меня хорошее воображение и при этом смелое. Нет, я не стала представлять, что передо мной голова Глеба — это уж даже для моего воображения через чур. Я представила нечто круглое, похожее на арбуз, взяла в руку молоток, замахнулась и… точный резкий удар пришелся с правой стороны. Именно с правой, потому что иначе мне пришлось бы выгибать руку — неудобно и неприцельно. Значит, выходило, что Глеба ударил левша. Только для левши этот удар был возможен. И как мы раньше об этом не подумали?

Я пошла по рукам. В том смысле, что внимательно прошарила глазами по рукам всех присутствующих. Подали традиционный поминальный борщ, для которого единственного и подходили ложки, и все взяли эти ложки в правые руки. Абсолютно все. Я даже не ожидала. Впрочем, меня интересовали не все. Но я и без всяких борщей знала, что в нашей компании левшей нет.

Получалось, что убийца стоял лицом к Глебу. Только так удар мог прийтись по левому виску. Но так совсем не получалось. Потому что тогда он не мог быть нанесен сзади по косой. Да и Потоцкий — не слепой, глухой, немой, чтобы дать себя просто так укокошить, стоя лицом к убийце. В общем, все не лепилось. Тут была какая-то закавыка, но я, как ни напрягала мозги и свою прославленную интуицию, не могла уразуметь — какая.

Поминки закончились в шестом часу. Я вышла из Дома актера одной из первых и тут же увидела Марата Грумина. Его извечно скорбный вид как нельзя кстати вписывался в атмосферу поминок. Он поманил меня рукой.

— Привет, кнопка, — сказал Марат сочувственно. — Тебя еще не замордовали твои приятели?

— Они переживают. — Я постаралась, чтобы это прозвучало достаточно убедительно.

— Пусть переживают. — К моим приятелям Марат сочувствия не испытывал, причем ко всем поголовно, что я все-таки считала несправедливым. — Струев здесь? — Я кивнула. — Его печальный вечер будет иметь продолжение. Ты можешь поехать тоже. Иван сказал, что это будет даже полезно. Ты все-таки этого Струева знаешь. Мало ли какие повороты возникнут.

— Это еще какие повороты? — насторожилась я.