Занавес приподнят

Не прошло и часа, как об этой сенсационной новости «по секрету» узнали все гуляющие на бульваре, и конечно же нашлось немало людей, оказавшихся осведомленными до мельчайших подробностей, связанных с арестом Ильи Томова. «Заточен в тюрьму за попытку в самый канун рождества взорвать собор!» — уверял один. Другой тут же дополнял: «Как раз тогда, когда там должна была находиться королевская семья, патриарх, министры и дипломатический корпус!»

В таком именно виде вернулась к Гаснеру им же пущенная смесь правды и лжи. Сияя от удовольствия, он поспешил в кофейню «Венеция», так как не сомневался, что и там уже комментируют эту «страшную новость». Он не ошибся. Неуспевший протрезвиться после новогоднего бала официант ресторана «Монте-Карло» уверял окруживших его людей, что видел в газете фотографию понуро шагающего Ильи Томова в сопровождении вооруженных карабинами жандармов.

— Крест святой! — уверял официант. — Своими глазами видел!

— В какой газете?

— Шут ее знает! Не то в «Тимпул», не то в «Курентул»… Я-то Илюху Томова знаю как облупленного! Соседом моим был. Мать его и сейчас живет там со своим стариком отцом. Тот тоже был отъявленный бунтарь, поди, десятка полтора лет на каторге отбарабанил за Татарбунары…

Гаснер чувствовал себя именинником. То и дело к нему обращались завсегдатаи кофейни «Венеция»:

— Ну и фрукт же, видать, был ваш ученик!

— И кто это надоумил вас взять его к себе в магазин, господин Гаснер?

— Взял я его сам, я же и выставил его! — торжествующе ответил мануфактурщик. — А кто, как не я, сказал тогда же, что он кончит острогом!

— Говорят, он бомбу хотел бросить? — спросил кто-то. — И где он мог ее взять? Бомбы же не продаются в магазинах, пусть даже в Бухаресте!

— Где он ее взял — не главное! Главное то, куда босяк хотел ее бросить! Бомбу, между прочим, можно бросить и в сортир… Ну а вы подумали, куда потом он должен был бежать? Или вы считаете, что босяк пошел учиться на авиатора, чтобы верой и правдой служить его величеству королю?!

— Ай-ай-ай! Неужели он таки хотел перемахнуть через Днестр, к большевикам? — удивлялся собеседник. — Подумать только, что творится на свете!..

— Пусть теперь попробуют позубоскалить, паршивцы! — не вытерпел Гаснер. — Еще два года назад каждый тут орал, как ему вздумается: «треснул», «съездил», «отбрил»… Негодяи!

Гаснер стремительно покинул кофейню, всем своим видом показывая пренебрежение к ее посетителям. Он считал их причастными к издевке над собой.

На улице Гаснера окружили ребятишки и запели поздравительную песенку: «Сеем, веем, засеваем, с Новым годом поздравляем!.. На многие лета, аминь!»

Мануфактурщик добродушно улыбался и важно запускал два пальца в узкий кармашек жилетки, где заранее были приготовлены мелкие монеты. Не торопясь, чтобы видели прохожие, он раздавал каждому по одной лее. Но, заметив, что с другой стороны бульвара приближается новая большая ватага ребятишек, Гаснер поспешил к дому.

Проходя двором своего дома, он вспомнил, что не запер калитку. Вернулся. И только успел задвинуть засов, как кто-то попытался открыть калитку. Гаснер заглянул в щель между досками. По ту сторону стоял пожарник в начищенной до зеркального блеска латунной каске. Пока Гаснер выжидал, надеясь, что пожарник уйдет, к нему подоспел барабанщик примарии, зычным голосом извещавший население об указах и постановлениях властей. Оба были навеселе.

— Стучусь тут целый час! Не отворяют, суки! — произнес пожарник. — Известно, все богачи таковские… Они пожара не боятся… Все у них застраховано!

Барабанщик заступился:

— Брось болтать… Господин Гаснер хоть и жид, но у примаря в большом почете! Понял? Это тебе не помещик Раевский… Тот хоть и нашенский, христианин, а как был всю жизнь сукой, так и остался… Псов своих чабанских, ростом с теленка, спустил с цепей — попробуй сунься… Шиш! Понял? А сюда мы еще заглянем…

Через щелку в доске калитки Гаснер видел, как, взявшись под руку, пожарник и барабанщик, покачиваясь и спотыкаясь, побрели в соседний двор. Выждав минуту, он осторожно выглянул в калитку и энергично зашагал к бульвару. У самого конца бульвара он встретил типографа Рузичлера с супругой.

— О, мое почтенье! Что это вы так рано уходите? — спросил Гаснер. — Погуляли бы еще!

— Зуб разболелся, — сухо ответил типограф, желая поскорее отделаться от назойливого богача.

— Зуб? — недоверчиво переспросил Гаснер. — Что это вдруг? Сладкого, наверное, много кушаете?

— И сладкое, конечно, кушаем… Чтобы жизнь не казалась такой горькой…

Гаснеру непременно хотелось поговорить с типографом и, разумеется, позлить его. Ведь в свое время именно Рузичлер, больше чем кто-либо другой, подтрунивал над ним по поводу инцидента с Томовым.

— Э, зуб — не беда! Главное, чтобы шрифт не залеживался без дела! Не так ли?

— А он, представьте себе, и так крутится как белка в колесе! Не жалуюсь. Помаленьку, слава богу, печатаем…

— Деньги?!

Типограф посмотрел мануфактурщику в глаза. Он понимал, что именно не дает покоя богачу. И Рузичлер ответил ему в тон: