Занавес приподнят

На том конце стола, где восседал хозяин, разговор не клеился. Мнивший себя опытным политиком Попа-старший завел было речь о последних событиях в Европе и, как обычно, стал восторженно говорить об успехах Германии, не забыв, однако, вскользь отметить выгодность экспорта в Германию плоештской нефти, запасов бессарабского зерна и вина… Но никто не поддержал разговор на эту тему. Попа-старший обиделся, надулся, однако не стал, как обычно, горячиться и доказывать правильность своих мыслей. Он знал, что ненависть русского помещика Раевского и его близких друзей к большевикам не мешает им недолюбливать и презирать нацистов. В свою очередь помещик Раевский и его единомышленники знали Попа как ярого сторонника скомпрометировавшей себя и потому формально запрещенной законом «железной гвардии». Терпеливо выслушав его рассуждения о могуществе держав оси Рим — Берлин — Токио и мудрости правителей третьего рейха и молча выждав несколько секунд, они заговорили о деловых прогнозах в связи с повышением цен на некоторые продукты питания из-за продолжающейся войны Франции и Англии с Германией.

Но вот из соседней просторной комнаты донеслись звуки рояля, и тотчас же из-за стола поднялась молодежь. Пары, бесшумно вальсируя, заскользили из зала через раскрытые настежь высокие, инкрустированные бронзой двери в соседнюю комнату.

Когда зазвучал старинный венский вальс, Жорж подвел Изабеллу к групповоду, а сам пригласил на танец свою мать.

— Не простудился ли? — спросила она и коснулась ладонью его лба. — У тебя влажный лоб, Жоржик!

— Нет, мамочка, я совершенно здоров…

— Но ты чем-то озабочен? Я наблюдала за тобой весь вечер и заметила, что ты поглядываешь на часы и очень возбужден, хотя почти совсем не пил… Последнее меня радует, но это сочетание сдержанности и возбужденности?!

Жорж рассмеялся.

— Не беспокойся; мамочка… У меня, как говорят немцы, «аллес ин орднунг»[46]! Просто ты все еще считаешь меня маленьким…

— Для меня ты всегда малыш, Жоржик! Твой влажный лоб напоминает мне, как ты болел корью… Боже, что тогда было со мной! Думала, сойду с ума… Мальчик мой…

— Тебя не утомляет танец, мамочка? — снова прервал ее Жорж, желая изменить тему разговора. — Хочешь, я посижу с тобой?

Мать не успела ответить: они столкнулись с танцующими Лулу и Изабеллой, рассмеялись, обменялись шутливыми замечаниями…

Танцуя, Лулу Митреску вел себя учтиво, держался на почтительном расстоянии от Изабеллы, лишь слегка придерживая ее за талию, не позволял себе никаких вольностей в разговоре.

— Хотя я не встречал вас прежде, но мне кажется, что именно сегодня вы особенно счастливы, — сказал Лулу.

— Вы не ошиблись, — чистосердечно призналась Изабелла. — Сегодня я действительно счастлива — как никогда!

— Искренне желаю вам всегда быть такой же счастливой и красивой…

— Спасибо, — слегка покраснев, ответила Изабелла и, желая скрыть самой себе непонятное смущение, заговорила о первом, что пришло на ум. — Моя подружка понравилась вам? Правда, она очень славная?

— Очень милая! Очень… Скромная девушка, — подтвердил Лулу и тут же спросил: — Доводилось вам бывать в столице?

— Ой, знаете, давно! Как-то в детстве с бабушкой мы возвращались с курорта и на два дня остановились в Бухаресте. Помню это смутно. Почему-то запомнились только мальчишки-газетчики и страшный городской шум… Так что вы вправе считать меня неуклюжей и наивной провинциалкой! Такой, наверное, я и кажусь вам?.. Признайтесь!

Лулу снисходительно улыбнулся, отрицательно покачал головой, но ничего не сказал. Он думал в эту минуту о более важном. Шеф — член «тайного совета» легионеров — послал его сюда не для праздных разговоров и развлечений; об этом он говорил ему перед отъездом в Болград. Хотя Гица Заримба не выпускал из виду и эту сторону способностей групповода, Лулу, однако, не забывал наказ. Он ждал лишь условного сигнала… А Изабелла продолжала игриво щебетать:

— Мне так много говорил о вас Жорж! Вы еще погостите в нашем городе?

— К сожалению, недолго… Служба!

— Но, может быть, все же успеете поехать с нами в имение… Там так чудесно! Вы любите кататься на…

Изабелла не договорила. Погас свет. Оборвалась музыка.

Послышались встревоженные голоса.

— Что за чертовщина?!

— Вот вам и казенная электростанция!

— Свечи!.. Принесите свечи!

— А на бульваре и вообще в городе свет горит!

— Вероятно, авария на одной только линии. Или пробки, возможно, перегорели?

Подобного случая никто в доме не предвидел, и потому прислуга металась теперь в поисках свечей, подсвечников и керосиновых ламп.

— А может, и в самом деле пробки перегорели? — вдруг произнес Лулу. — В этом я кое-что смыслю… Вы позволите не надолго оставить вас?

Через минуту Лулу Митреску был на улице у парадного подъезда, к которому уже подкатил на отцовской машине Жорж Попа. Едва групповод захлопнул за собой дверцу, автомобиль сорвался с места и с погашенными фарами скрылся за поворотом.

Погруженные во мрак «белый зал» и соседняя комната постепенно стали освещаться тусклым светом свечей, потом принесли и несколько пузатых керосиновых ламп.