Занимательная музыкология для взрослых

Простая и музыкально ясная реплика кукушки, которая в дикой природе представляет собой слегка фальшивую терцию, — просто подарок для композитора и практически не требует художественной доработки. В результате каждый композитор — от Гайдна и Бетховена до Иоганна Штрауса-сына и Сен-Санса — использует эту интонацию, которая совершенно ясно, не допуская двусмысленностей и разночтений, говорит о том, что в той или иной форме нас окружает идиллия — пастух играет, речка журчит, кукушка кукует, соловей поет…

Да, кстати о соловье. Как же я мог забыть про эту маленькую птичку, которая, по идее, должна была бы стать тотемом племени колоратурного сопрано.

Естественно, композиторская душа не в состоянии устоять перед соблазном воплотить в своем произведении звуки, которые с античных времен считали символом пения, поэзии, плача, расставания и так далее, то есть того сочетания красоты и печали, которое приводит и автора, и слушателя в состояние возвышенной романтики. Поэтому вполне естественно, что соловей занял достойное место в академическом репертуаре — тут и скрипичный концерт Вивальди «Соловей», и всяческие идиллические соловьиные чириканья в симфонической музыке, и опера Стравинского «Соловей» по рассказу Ханса Кристиана Андерсена, где этот сладкоголосый певец отряда воробьинообразных становится главным героем. Вообще, стоило бы заметить, что особенности музыкального слуха Стравинского позволяли ему делать своего рода музыкальный подстрочник звуковых событий, происходящих во внешнем, «природном», мире, поэтому ему ничего не стоило изобразить не только соловья, но и целый птичий гомон первобытного леса, как он сделал в «Весне священной».

Но, конечно же, для нас всех символ и эталон изображения соловья в музыке — это «Соловей» А. А. Алябьева. В этом удивительном романсе, которому уже почти два века, мастерски сочетается прекрасная мелодия, изумительная имитация колоратуры самого соловья, да еще и с перекличкой певицы и флейты. И кроме всего прочего, к этому удивительно органичному комплексу музыкальных явлений присоединяется стилистически блистательный текст А. А. Дельвига. С позиции анализа текста как предмета восприятия, перед нами образец, в котором идеально сочетается начальный слоган «Соловей мой, соловей, Голосистый соловей!», который помнят все, и следующая за этим практически нерифмованная псевдонародная околесица, которую не помнит почти никто, но которая придает песне эпический масштаб.

«Железный конь идет на смену крестьянской лошадке»

Новые песни придумала жизнь.

М. А. Светлов. Гренада

Все дело в эстетике эпохи. Заводы были еще во времена Петра Первого, но никому тогда и в голову не приходило воплощать в музыке барокко образы чугуноплавильных и железоделательных заводов Урала или ткацких мануфактур эпохи промышленной революции в Англии.

Даже в XIX веке, притом что появились железные дороги, пароходы, электродвигатели, телеграф, зажигалки, газонокосилки и огромное количество прочих технических чудес, композиторы продолжали заниматься теми же проблемами, что и их предшественники доиндустриальной эпохи. Верди пишет оперу «Трубадур» с сюжетом в лучших традициях индийского кино, поместив все это в абстрактную эпоху герцогов, графов, трубадуров и цыганок, Чайковский — «Пиковую даму» и «Евгения Онегина», действие которых происходит в идиллические времена крепостного права, Вагнер занимается эпическими «дрязгами валгалльских богов», как выразился музыкальный критик того времени Эдуард Ганслик.[13] Пожалуй, лишь Бизе косвенно обозначил приход новых времен — Кармен в течение первого действия трудится на табачной фабрике.[14]

Основной темой в балете XIX века была большая и чистая любовь в различных экзотических обстоятельствах — на кладбище, на озере, с ожившей куклой или на елке с танцующими щипцами для колки орехов, которые сражаются с мышами.[15]

Симфоническое творчество композиторов тоже полностью игнорировало наступившие перемены и продолжало развивать тот мощный импульс, который дал симфонизму еще Бетховен, а именно исследование места человеческой души в этом мире, а также главный экзистенциальный вопрос — всегда ли в этом мире есть место подвигу, и кто кого переборет — слон или кит?

В общем, на появление некоторых новых реалий обратил внимание только Глинка, и то в рамках естественной для XIX века эстетики, написав в 1840 году «Попутную песню», которая формально называется романсом. И в плане эстетического дискурса она ничуть не отличается от написанной более чем сто лет спустя песни «Заправлены в планшеты космические карты». Здесь, конечно, достаточно любопытна образовавшаяся историческая арка в области текста — от Нестора Кукольника к Владимиру Войновичу.