Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

В самом начале поттеровской издательской эпопеи критики отмечали, что пытки, страдания и физическое надругательство в серии максимально тривиализированы[822]. При всей своей точности эта критика не объяснила связи между средневековым антуражем, избранным для романов серии, и системой ценностей, позволившей так удачно вписать пытки и зверства в колдовской мир. Образы пыток играют в повествовании ведущую роль[823]. Описания пыток во всех подробностях, со всей точностью и изощренностью обычно не учитывают точку зрения жертвы:

И перед внутренним взором Гарри возник истощенный старик в тряпье, лежащий на голом каменном полу, испускающий жуткие, протяжные вопли непереносимой муки…

— Нет! Нет! Умоляю вас, умоляю…

— Ты солгал лорду Волан-де-Морту, Оливандер!

— Нет… клянусь, нет…

<…> Гарри увидел, как поднялась держащая палочку белая рука, ощутил, как Волан-де-Морта окатила волна отвратительной злобы, увидел, как на полу забился в агонии слабый старик[824].

Пытки и убийства описаны с точки зрения палача, с точки зрения Гарри, который в таких случаях, как мы уже видели раньше, чувствует «прилив возбуждения»[825].

Было бы ошибочно полагать, что методом объективации описаны пытки только второстепенных персонажей. За мучениями и страданиями главных протагонистов, подвергающихся пыткам, точно так же, как за убийствами, наблюдают со стороны. Сцену отравления Дамблдора, например, читатели видят глазами его отравителя: Гарри смотрит на страдания, причиняемые учителю им же самим, и наконец замечает, как его жертва, «страшно захрипев, перекатилась лицом вниз», что звучит как угодно, только не трагически:

— Я хочу умереть! Хочу умереть! Прекрати это, прекрати, я хочу умереть!

— Выпейте, профессор, выпейте…

Дамблдор выпил и, едва сделав последний глоток, завопил:

— УБЕЙ МЕНЯ!

— Это… это последний! — задыхаясь, воскликнул Гарри. — Выпейте его… и все закончится… все закончится…

Дамблдор приник к хрусталю, выпил все до капли и, страшно захрипев, перекатился лицом вниз[826].

Даже когда пыткам подвергается Гарри, автор продолжает описывать внешние проявления испытываемой им боли. Странные телодвижения, например, или как «глаза бешено вращались в глазницах»[827]. В другой сцене «агония» Гарри изображается следующим образом: «шрам взорвался» от боли, Гарри «закрыл лицо руками и упал на траву, как подкошенный. Он ничего не видел, чувствовал только, что голова раскалывается от боли»[828]. Такое беспристрастное наблюдение подчеркивает вуайеристический аспект повествования, усиливает впечатление, что нам демонстрируют сантименты помешанного маньяка.

Во вселенной Гарри Поттера пытка является главным правилом поведения с врагом[829]. Но, как и в эпоху Средневековья, пыткам подвергают не только врагов и не только «злодеи» применяют пытки. Вот и сам Гарри Поттер приказывает своему домовому эльфу подвергнуть пытке подозреваемого в предательстве. Пытки применяются во всех сферах жизни, по многим поводам, даже учителя пытают своих учеников[830]. Язык персонажей Поттерианы отражает нормализацию пыток и банализацию зла. Такие фразы, как «чтобы тот от боли позабыл обо всем на свете», подчеркивают «экономический аспект» зверства[831]. Хагрид, положительный герой, рассказывает Гарри об убийстве его родителей, употребляя жаргонные словечки профессиональных киллеров: мол, Волан-де-Морт собирался убить и младенца Гарри, чтобы все было шито-крыто, «а может, ему просто нравилось людей убивать» так, «чтобы следов не оставить»[832]. Пытка в Поттериане становится обычным средством коммуникации и получения информации, а также рутинной формой наказания[833], но никогда не обсуждается в аспекте нарушения прав человека и оскорбления человеческого достоинства. Она представлена как рядовой обычай, как политика, настолько прочно вошедшие в повседневную жизнь, что и говорить нечего. Гарри и его друзья не рассматривают суд и закон как средство разрешения конфликта. Для них единственный способ решения проблем — это борьба и сила, и это потому, что государственная система, в которой они существуют, остается недееспособной и коррумпированной.

Можно было бы утверждать, что Ролинг пыталась выстроить поттеровскую серию по модели сказок Братьев Гримм и что насыщенность ее книг атрибутами Средневековья происходит из этого источника. Например, имя людоеда у нее (она не упустила шанс включить в Поттериану каннибализм) звучит на немецкий лад: Фенрир. В начале писательской карьеры Ролинг, отвечая на критику, и в самом деле сравнивала свой роман со сказками братьев Гримм, утверждая, что ее тексты не такие жестокие и страшные, как сказки братьев, а ведь они считаются классической детской литературой:

Дж. К. Р.: …они [сказки братьев Гримм. — Д. Х.] страшные. И, думаю, на самом деле гораздо страшнее всего, что я написала на данный момент. Я имею в виду убийства детей. В них много ужасов. Но они написаны не одно столетие назад, а дети, я думаю, за это время не слишком изменились[834].