Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

Да-с! и могу совет свой повторить. 
Я говорю о той почтенной даме... 
Нет нужды называть, вы знаете и сами... 
Татьяна Юрьевна!!! Известная, - притом 
Чиновные и должностные 
Все ей друзья и все родные 
К ней непременно надо б съездить вам... 

Чацкий 

На что же? 

Молчалин 

Ведь частенько там 
Мы покровительство находим, где не метим! 

Чацкий 

Я езжу к женщинам, но только не за этим 
Мне покровительства не надобно. 

Молчалин 

К тому ж Вам папенька оставил триста душ? 

Чацкий 

Четыреста. 

Молчалин 

С такими-то отцами 
И мы б могли сводить концы с концами. 
А без имения, скажите, как прожить? 
Один лишь выход есть: приходится служить. 

Чацкий 

Служить бы рад, прислуживаться тошно! 

Молчалин 

Имея триста душ, разборчивым быть можно. 

- Я думаю, господа, пора уже прекратить эту перепалку, - сказал я. 

- Верно! - поддержал меня комиссар. - Кончайте, братцы, этот базар! Суду все ясно. Точка и ша! 

- Давно бы так! - обрадовался Тугодум. 

Но следующая реплика комиссара повергла его в изумление. 

- Как я говорил, так и вышло, - подвел итог Чубарьков. - Чацкий-то кто? Помещик! Четыреста душ крестьян имеет. Сам признался. А Молчалин пролетарий. Хоть и умственного труда, а все ж таки пролетарий. Подневольная жизнь - не сахар. То и дело приходится кланяться. И тут мы, как защитники всех униженных и оскорбленных, должны взять его сторону. 

- Вы слышите? - обернулся ко мне потрясенный Тугодум. 

Я кивнул. 

- Тогда чего же вы молчите? Почему не возражаете? Не может быть, чтобы вы были с ним согласны! 

- Комиссар, конечно, высказался слишком прямолинейно, - признал я. Но... 

- Что "но"? Какое тут может быть "но"! - кипятился Тугодум. 

- Но какая-то доля истины в том, что он сказал, все-таки есть, продолжал я. - Он тут упомянул об униженных и оскорбленных. Минуту внимания, господа! - обратился я ко всем собравшимся. - Позвольте, я прочту вам, что писал о Молчалине автор романа "Униженные и оскорбленные" Федор Михайлович Достоевский... 

Вынув из портфеля томик Достоевского, я раскрыл его на заранее заложенной странице и прочел: 

- "Молчалин - это не подлец. Молчалин - это ведь святой. Тип трогательный". 

- Хорош святой! - раздалось из зала. 

- Да, да! Он святой! Святой! - истерически взвизгнул чей-то женский голос. 

- Святой? - изумленно повторил Тугодум. - Ну, вы даете!.. То есть не вы, конечно, а Достоевский. Ну, а вы, вот вы лично, - обратился он ко мне, с этой мыслью Достоевского согласны? 

- Решительно не согласен, - улыбнулся я. - Но, разбираясь в таком сложном социальном явлении, желая понять его до конца, мы не вправе обойти и это парадоксальное суждение Достоевского. Молчалин, конечно, далеко не святой... 

Молчалин при этих словах съежился и словно бы стал меньше ростом. 

- Но до некоторой степени он все-таки жертва обстоятельств. 

Молчалин снова приосанился. 

- Та историческая реальность, в которой он вынужден жить и действовать, - продолжал я размышлять вслух, - не оставила ему никаких других путей, никаких других возможностей для реализации его, так сказать, общественной активности. Этим он и в самом деле напоминает Жюльена Сореля... 

- И по-вашему, между ними нет никакой разницы? - прервал меня Тугодум. 

- Разница огромная! - возразил я. - Жюльен Сорель - характер героический, который не состоялся, не мог состояться в пору безвременья. Это фигура трагическая... Хотя... - Я задумался. - Хотя в известном смысле ведь и Молчалин тоже фигура трагическая... 

- Молчалин?! - поразился Тугодум. 

- А вот, послушай, я прочту еще одно в высшей степени примечательное высказывание Достоевского. 

Полистав книгу и найдя нужное место, я прочел: