Запад-36

Люди на вечевой площади, услышав посредством глашатого слова боярина-переветчика, вначале ошеломленно замокли, а потом оживленно зашушукались.

– Государь, ты же, когда брал детинец, всем боярам обещал прощение! – из толпы раздался чей-то громкий, истеричный женский возглас.

– Прощение я обещал православным, – выделил это слово Владимир, – боярам, а не польско-венгерским прихвостням и предателям! И честных русских, волынских бояр я всех простил! А с прочими иудами у меня разговор короткий – голова с плеч долой – и всех с ними делов! Повтори! – последний приказ предназначался глашатому, и тот с готовностью прокричал слова государя на всю площадь.

Дождавшись повелительной отмашки государя, двое ратников схватили Хотена под руки и повели его к насыпанной на деревянном возвышении песочнице, по центру которой была установлена какая-то рама с поднятом вверх лезвием[4].

– Развяжите руки! – боярин начал тормозить ногами и сопротивляться всем телом. – Я помолиться хочу!

– Тут латынской церкви нет, – прошипел один из конвоиров, тащивших боярина.

– Да закройте вы ему пасть! – прикрикнул на своих подопечных ротный Щуков, провожающий всех троих недовольным взглядом.

– Простите, братие! – последнее, что успел выкрикнуть боярин, пока ему не засунули кляп в рот.

– Бог простит! Мы с тобой! Прощай, Хотен Ипатович! – послышались негромкие слова от толпы осужденных, крепко связанных веревками.

Боярина засунули в это странное сооружение по плечи, а затем стоявший рядом с этим механизмом человек в маске дернул за рычаг. Висящая вверху планка с большим топорным лезвием с силой обрушилась на шею боярина, влет отрубив тому голову. Из шеи несчастного зафонтанировала рывками кровь, так как сердце еще продолжало биться, а голова отлетела и покатилась по песочку, быстро впитывающему красную влагу. От такого зрелища толпа волынян ахнула – кто-то в ужасе, кто-то в удивлении от применения такого механизма по отсечению голов.

Казни затянулись до самого вечера, я уже успел пожалеть, что не стал казнить волынян сразу партиями по нескольку человек – так дело двигалось бы быстрее. После публичных признательных показаний своей вины на гильотине были казнены все восемнадцать волынских бояр. Эти бояре публично признавали свою вину, в обмен на гарантии сохранения жизни и части имущества их родичам. В противном случае, если бы они отпирались, то казнилась бы вся семья и все ближайшие родичи лишались бы своих вотчин и дворов. Им всем это доступно объяснили еще на стадии допросов и следствия. Вот такой нехитрый трюк был применен. Но никто из волынских бояр зазря себя не оговаривал, все казненные действительно были так или иначе повязаны с князьями Романовичами или зарубежными магнатами.

А ближе к ночи те из волынских бояр, кто счастливо сумел избежать дневного судилища и уже успел мне присягнуть, перебивая друг друга, старались выслужиться у новой власти. Присутствующие вместе со мной воеводы внимательно их слушали, уточняя вопросы о численности галицкого войска, о тактических приемах боя, применяемых Даниилом в прежних боях с черниговцами, киевлянами и венграми, и в целом о характере и мировоззрении князя. Я не вмешивался, лишь удовлетворенно слушал «оперившихся», выросших в профессиональном плане воевод. Присутствующие при разговоре бояре имели в галицком войске своих лазутчиков, поэтому их сведениям можно было до определенной степени доверять.

Двадцатиоднолетняя владимиро-волынская княгиня Добрава Юрьевна, заплаканная, с опухшим от слез лицом, все эти дни проживала со своими мамками и челядинками в выделенных ей комнатах женской половины терема. Обзавестись детьми от Василько или хотя бы забеременеть она еще не успела, данные обстоятельства были мне, по понятным причинам, только на руку. Эта высокородная пленница была довольно-таки миловидна и красива собой, но относился я к ней с подчеркнутым почтением и уважением. Ведь эта девушка была дочерью великого князя владимирского Юрия Всеволодовича, а окончательно портить с ним сейчас отношения не входило в мои планы.

Стоило лишь под охраной и с сопровождением нескольких волынских бояр выпроводить княгиню из города, как во Владимир-Волынский пришла связная галера, с хорошими и давно ожидаемыми мной известиями о рождении сына. Его я решил назвать Ростиславом/Иваном. Попы до сих пор не внесли славянские имена в свои святцы, потому и давались новорожденным химерные двойные и тройные имена. Этот вопрос, конечно, не жизненно важный, но решить его тоже когда-нибудь придется. Параскева, по словам гонца, перенесла роды хорошо, жива и здорова, ребеночек – тоже.