Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы

Распоряжения, издаваемые непосредственно после занятия конкретных территорий, включали: 1. Регистрацию кадровых офицеров и резервистов, в том числе вышедших в отставку, а также всех, кто проходил службу в польской армии. 2. Регистрацию движимого и недвижимого личного имущества. 3. Регистрацию беженцев. 4. Призывы вернуть все банковские кредиты и задолженности, а также оплатить государственные налоги и коммунальные платежи. 5. Отказ от выплаты пенсий и сберегательных вкладов или их ограничение в пределах определенной суммы (приводится цифра в 300 злотых). 6. Фальсификацию истории польского народа с помощью карикатур и искажения фактов. 7. Реорганизацию школьного образования, самоуправления, судопроизводства, финансовой системы, железнодорожного транспорта и др. 8. Устранение церкви из общественной жизни. 9. Исключение польского языка (а позднее и украинского) из всех сфер социальной жизни и замещение их русским языком.

Фиксировалось все до малейших деталей: перекрашенный в красный цвет памятник Юзефу Пилсудскому, рисунки и подписи вывешенных на стенах домов карикатур (например, знаменитый пианист и композитор Игнацы Падеревский, играющий на рояле, на котором сидит Белый орел — главный элемент государственного герба — в виде курицы), уничтожение школьных библиотек, принуждение детей участвовать в митингах под угрозой высылки в Россию всей семьи, аресты подростков и их допросы в НКВД, переименование улиц, конфискация радиоприемников, предвыборная агитация и выборы в новые органы государственной власти и многое другое. Указывалась разная позиция, которую занимали в вопросе действий властей поляки и представители других национальностей.

Личный опыт тех, кто столкнулся с советской властью в 1939–1941 гг., формировал однозначно отрицательный образ, который опирался на давно бытующий стереотип восточного соседа — негативный или, в лучшем случае, амбивалентный. Помимо конкретных фактов свидетельства очевидцев содержали мощный эмоциональный заряд, который удерживался не в последнюю очередь благодаря потоку метафор. В воспоминаниях обычных людей это могла быть накрывшая страну «черная туча» („czarna chmura”), у тех, кто профессионально владел пером, — целые метафорические образы, которые нередко становились заглавиями книг: внезапно разразившееся «грязное наводнение» („Sowiety <…> leją się jak brudna, znienacka narastająca powódż", Обертыньская), советский «рай» („diabeł w raju", Виттлин), «дорога в никуда» („droga donikąd”, Мацкевич).

«Русское» не отделялось здесь от «советского», даже если речь шла об этнической принадлежности. Лексема «русский» и ее производные с нейтральным значением (,Rosjanin’,Rosjanka’,Rosjanie‘), а также традиционное прозвище «кацап» (,касар’), хотя встречаются в текстах, однако уступают напору других названий, обладающих яркой оценочностью характеристик, которые выражают неприязнь в отношении СССР и его граждан: «москали» (,Moskale’[475]), «красные преступники» (,czerwoni zbrodniarze')[476], «восточные оккупанты» (,wschodni okupanci’).

Чаще всего использовались слова bolszewik и sowieci (пренебрежительное определение всех жителей СССР) от Sowiety (Советы). Лексема Sowiety в языке межвоенного двадцатилетия возникла как обобщенное название Советского Союза (Страна Советов) и с самого начала заключала в себе оценочный элемент. После вступления Красной армии в восточные районы Польши это слово стало ассоциироваться в обыденном сознании со страной-захватчиком. Образованные от него производные, называющие жителей СССР (sowieci, а также формы мужского и женского рода — sowiet, sowietka), не являясь, по мнению польского исследователя Александры Невяры, в строгом смысле этнонимами, содержат резко негативную оценку не только потому, что пришли «из языка врага», но главным образом в силу своей семантики, поскольку относились к названию недружественного Польше государства[477]. Еще больше усилилась отрицательная коннотация существительного bolszewik и его производных, функционировавших в польской речи с 1920-х годов. В отдельных случаях оно становится синонимом слова «враг»: «На углу каждой улицы стояли два бандита большевика и не разрешали останавливаться, нанося удары дулами автоматов». («Na każdej ulicy, na rogu stalo dwuch bandytów bolszewików i nie dawali zatrzymywać się bijąc kolbami od karabinów»).

Следует особо подчеркнуть, что в контексте всей литературы, получившей в 90-е годы XX в. собственный термин «лагерная» (от русизма lagier), анализируемый образ выглядит не столь односторонним. Было сделано много записей, разграничивших понятия «русское» и «советское» и тем самым раздвинувших общее представление о России и русских. В своей совокупности литература лагерной темы несла идеи терпимости, преодоления разделяющей народы неприязни. Но это произошло позднее, на основе личного и семейного опыта пребывания поляков в СССР.