Запах грядущей войны

Вспоминаю всю эту беседу, а с самим начинает происходить какая-то чертовщина. Сначала исчезли звуки окружающего мира. Затем очертания замка изменились. Сделался он темным, неприветливым, страшным. Окна чернеют, словно глазницы черепа. Все, кроме одного, а в нем… стоит покойный Павел Петрович. Смотрит на меня с грустью и скрывается за занавеской. Видение вновь расплывается в одну большую бесформенную кляксу, из которой отчетливо раздаются голоса:

– Группа наиболее уважаемых людей страны, поддерживаемая Англией, поставила себе целью свергнуть жестокое и позорное правительство и возвести на престол наследника великого князя Александра…

– Мне показалось, что я задыхаюсь, и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?

– Государь, это, вероятно, действие оттепели…

– Le voila![84]

– Вы арестованы, ваше величество!

– Что вы делаете, Платон Александрович?..

– Еще четыре года тому назад с тобой следовало бы покончить!

– Что я сделал?..

– Что ты так кричишь!..

– С ним покончили…

Наваждение пропало столь же внезапно, как и началось. Стень. Так это называют в народе. Когда наяву мерещится всякое. И совет на этот случай тоже есть – перекреститься и подальше от наваждения уйти.

Или уехать.

Куда уехать? Опять же знаю.

– В Коломну езжай… – прошептал я едва слышно, но Трифон понял. Снег опять захрустел под санями, а я тряхнул головой и, сделав несколько простых дыхательных упражнений, восстановил статус-кво. Только раскиснуть мне еще не хватало сейчас, столкнувшись с привидением Инженерного замка и его чарами. Прочь от них! Прочь!

Глава 10

Здравствуй, родная Коломна! Как про тебя однажды сказал Гоголь: «Не столица и не провинция». Это вы метко, Николай Васильевич, заметили. Тут даже не окраина Петербурга. Тут целая «страна» мелких чиновников, ремесленников, отставных унтеров, бедных актеров, вдовушек, живущих на пенсии покойных мужей. Простирается она за Крюковым каналом между Фонтанкой и Мойкой. Свое название получила от слова «колонна». Еще при Петре, когда Петербург только начинал строиться среди лесов и болот, для освещения почвы в лесу прорубались просеки. Архитектор Доменико Трезини называл их «колонны», а сами питерцы «коломны». Отсюда и пошла Коломна.

«Страна» тихая, но если кто-то приезжает из центра, то любопытных хватает. Всюду глаза и уши, но меня не узнали. Во всяком случае хорошо знакомая Лермонтову дворовая девка отставного надворного советника Мунке Аннушка, как всегда болтавшая в это время с молочницей Евдокией, не сразу заприметила подъехавшего к двухэтажному дому старичка. Есть же дела поважней. О них и нужно говорить:

– …Спасу нет уже мне от эдакого изверга. Загонял окаянный. «Аннушка, завари кофию! Аннушка, подай барину сюртук! Аннушка, беги за маслом!» Хуже нет доли, чем у бедного господина жить и служить.

– Правда твоя. Мне ведь тоже несладко приходится. Как воры позавчерась в царские хоромы сунулись, так покою нет от будочника[85]. Ходит и ходит все со своим топорищем[86] да глазищами зыркает…

Упомянутый Евдокией будочник Макар Кузьмин виден тут же неподалеку. Стоит в своем укрытии, высовывает наружу красный нос, периодически делает обход (вперед четыре шага, назад четыре шага), терпеливо отвечая на вопросы Никитки – резвого подмастерья портного и горького пьяницы Ивана Рюхина. И раз Никитка у будки ошивается, значит, Рюхина хмель свалил и можно поболтать с будочником:

– Дядя Макар, а дядя Макар?

– Чего тебе?

– А шпицрутены из чего режут?

– Шпицрутены-то? Знамо дело, из сырых тальниковых палок. Длиной одна и одна вторая аршина и в палец особы мужского пола шириной…

– Дядя Макар?

– Чего еще?

– Смотри, какой господин важный подъехал.

– Где?!

– В-о-о-н там…

Огромное спасибо тебе, Никитка, за пролетарскую бдительность. Теперь только с Макаром бесед мне не хватало…

Обошлось. В Багдаде все спокойно. Не узнал меня служивый. Значит, к дому родному пройдусь. Хотя, с другой стороны, зачем? Квартиру свою Лермонтов еще перед отплытием на три года в аренду сдал, предварительно рассчитав прислугу. Вот только кому именно сдал, не помню. Но зайти в знакомую серую двухэтажку стоит.

Неизменные виды. Дверь все так же скрипуча, как и лестница. В коридоре темно, но я не унываю, поднимаюсь, постукиваю тростью по ступеням, ищу знакомую дверь с медными львами. Вот и она. Позвонить в колокольчик, что ли? Звоню. Дверь открывается, но на пороге не лакей, а явно одевшаяся на прогулку хорошенькая такая девушка лет двадцати с обалденными зелеными глазами. Немая сцена и… вспышка. Сомнений нет – передо мной Тамара Севастьянова, она же таинственная Т. С.

Причудлива человеческая память. А плоть тем более причудлива, как и женская интуиция. Я не знаю, как за всеми этими масками и гримом Тамара узнала Лермонтова, но точно знаю, что не совершу преступления, воспользовавшись обстоятельствами. Могу я, в конце концов, позволить себе маленькие радости жизни, когда бушует стихия? Наверное, могу.