Запахи приносятся неожиданно

Опустили носилки с Карюхой и вдоль стены расположились сами, подмяв собой густую траву. Звезды на небе заметно захирели, как перед рассветом, но тьма не только не отступила, а напротив, больше сгустилась, безжалостно пожирая их вялый свет. Звезды начали быстро пропадать, небо превращалось в тяжелую бездонно-черную массу. Время будто остановилось. Не спешило к рассвету. В полушаге ничего не видно, стена тьмы. Глаза друзей стали закрываться, люди начали клевать носами. Раппопет привалился плечом к бревну и что-то невнятно недовольно бормотал, поглаживая живот и склоняя голову набок. Темнота скрывала хмурую настороженность на лице, не показывала беспокойно дергавшиеся желваки и сжатые в линейку губы. Сашка притиснулась к стене спиной, вытянула вперед ноги, ладонями разгладила футболку, прислонила затылок к выступу бревна, и сомкнула веки. Лугатик улегся в траве, подложил под щеку руки и засопел раньше всех. Катюха разместилась рядом с Сашкой, подтянула колени, как любила делать, уткнулась в них лицом, уменьшилась. Малкин прижал к коленям меч, сдавил пальцами рукоять и сделал глубокий вдох. Мозг начал засыпать, мысль застопорилась и куда-то поплыла. И только Карюха на носилках безмятежно спала долгим, глубоким сном. Тишина ночи окутала всех, придавила тьмой, расслабила мышцы людей, унесла страхи и сознание. Люди сопели, похрапывали, вздрагивали и вновь проваливались в небытие. Пролетело не более часа. Володька чутко дернулся, будто кто-то пихнул его в бок. Ощутил на лице ползущего жука, смахнул рукой, повернулся на другой бок. Рука затекла и стала покалывать. Приподнял голову, прислушался, показалось, что послышалась музыка. Так раньше было дома по утрам, когда мать тихонько включала радио в кухне и под его мелодии кашеварила. Эти мелодии просачивались в комнату к Володьке и ненавязчиво заставляли просыпаться. Он открывал глаза, солнце через окно ослепляло и будило окончательно. И сейчас Володька распахнул веки, надеясь обнаружить, что лежит в своей постели, но кровати не было, и солнца не было, черной простыней над головой висела темнота, а музыка между тем откуда-то тихонько пробивалась. Не шелохнулся, чтобы не спугнуть странную, незнакомую мелодию. Она доносилась из-за стены, из сарая, во что совершенно не поверилось. Но любопытство взяло верх. Лугатик пошевелился. Музыка продолжала литься. Осторожно с опаской парень поднялся на ноги. Мягко ступая, подкрался к краю сарая и заглянул за угол. Из дверного проема наружу бил поток яркого света. Володька оторопел, не поверил собственным глазам, этого не могло быть; из дверного проема хлещет свет, а сквозь щели в стенах – ни одного лучика. Рванулся было разбудить приятелей, но остановился колеблясь. Чего будить, если непонятно, что происходит. К тому же непреодолимо потянуло к свету. Ноги сами под музыку повели за угол. Сердце заколотилось учащенно. Приблизился к дверному проему, мгновение постоял у границы между светом и темнотой, и заглянул внутрь сарая. Ошалел. Зазевал ртом, как выброшенная из воды рыба. Невероятно. Взгляд пробежал по кованым сундукам, деревянным полкам, столу, скамье, горящим свечам на висящем посреди сарая большом фантастическом светильнике под невесть откуда взявшимся потолком. И остановился на сгорбленном старике без бороды и усов в странной, незнакомой одежде, отдаленно напоминающей халат азиатского пошиба, но с множеством разных защипок, складок, пуговиц, и хвостом зверя вместо воротника. Старик сидел за прямоугольным деревянным столом с массивными, похожими на волчьи лапы, ножками. На его голове красовался головной убор, смахивающий на пилотку, но с длинными перьями птиц и с волчьим мехом. Старик пристально смотрел Володьке прямо в глаза приковывающим взглядом, мелко барабанил пальцами по гладкой крышке стола и говорил, слегка грассируя, отнюдь не старческим голосом:

– Заходи, человек, не запнись о порог. Ноги вытри о циновку, не занеси сюда грязь с улицы. Видишь, тут чисто. Бабка постаралась. Уважь ее, человек.

Глаза у Лугатика выкатились наружу, отвисла челюсть, он поразился и одновременно обрадовался, что услышал нормальную человеческую речь, пробежал глазами по земле, циновка на самом деле лежала в проеме, а порога никакого не увидел, но все-таки высоко поднял ногу, сильно сгибая в колене, и переступил через воображаемую приступку:

– Здорово, дед! – пролепетал изумленно и пошаркал подошвами о циновку. – Откуда на улице взяться грязи, дед, сухота, как в пересохшем горле! Скажи лучше, дед, из каких мест ты приблудился сюда?

– Я всегда тут, – ответил старик, еще глубже вонзая в парня взгляд и туже оборачивая себя полами халата, словно спасаясь от холода.

– Не капай на мозги, дед! – голос Володьки окреп и, протестуя, зазвенел. – Мы все здесь обшарили, ничего и никого не было.

– Плохо шарили, – съехидничал старик кивая, и перья на головном уборе закачались в разные стороны, а мех затопорщился, как шерсть у живого волка.