Запасный выход

А лошади беззастенчиво показывают нам нашу слабость. Несмотря на укол седатива, они начинают трясти головой вместе с подвешенным к ней бессильным мужчиной, потом разворачиваются и размахивают задними копытами, пока не попадают по металлическому кофру так, что все лекарства и инструменты разлетаются по катуху и прячутся в соломе, устилающей пол.

– Твою мать! Вы что ж…

Стоматолог Иван смертно бледнеет, сжимает кулаки, но потом закрывает глаза, стоит какое-то время, опустив руки, и, мне кажется, ему удается осознать свою мужскую несостоятельность в нашем новом и трудном мире. Потом мягким голосом говорит:

– Давайте я еще один укол сделаю, и мы попробуем снова.

Мы вместе нащупываем в соломе инструменты и ампулы, собираем их в погнутый чемоданчик. Иван даже не против, что я трогаю его вещи. Что-то похрустывает под ногами. Потом делается довольно нежный укол.

– Смотрите, одной рукой здесь будете держать, другую сюда. Держите? Давай, дружок, потерпи, мы быстро.

Дружок теперь стоит смирно, крючок достаточно быстро спиливается, кровь смывается водой, зевник снимается, все довольны.

– Нет, спасибо, – отказывается от чая и ночевки Иван. – Надо домой, потом пару часов поспать, собраться, а утром самолет в Красноярск. Так что поеду.

И стоматолог Иван уезжает. Он еще надеется, что если будет мало спать и быстро летать, то успеет, победит в великой нарциссической гонке, заработает приз и большой причиндал.

Я всегда завидовал людям, которые мало спят, быстро думают и бегают. Я много раз представлял себе гигантский первичный признак успешного человека, который бы я себе отрастил тогда, имей я эти навыки. Но не так давно я урывками прослушал небольшой кусок лекции очень (как мне показалось) умной психотерапевтки, фамилию которой я забыл, спрошу потом у Любки. Она слушала эту лекцию, а я то за дровами выходил, то навоз в леваде убрать.

Воздержусь от полного перевода в текст своих воспоминаний от урывочно прослушанной лекции, какой бы интересной задачей мне это ни показалось. Просто кратко упомяну то, что мне запомнилось.

Мы, конечно, все прекрасно представляем гештальтистскую гауссиану цикла контакта Гудмана и Перлза. Это вам не цех глушения цыплят-бройлеров, когда надо напрягаться и задействовать воображение, чтобы представить линию подвески, трепещущие тела, покрытые перьями. Это даже не катух с соломой на полу, где размахивает копытами гнедой конь с зевником во рту. Нет, тут все очень просто – ось абсцисс (время), ось ординат (наша энергия) и красивая кривая нормального распределения Гаусса, с разгона взмывающая вверх, недолго там задерживающаяся и скатывающаяся по детской горке обратно вниз. Показывающая нам, как еще совсем недавно, в те времена, которые уже прошли, но на которые мы ориентируемся в нашей жизни, выстраивался цикл контакта.

Двигаемся от нуля и оказываемся у подножия горы. Зона преконтакта, когда мы выбираем, что именно нам хочется, что нас привлекает – американо или капучино, блондинка или брюнетка, Толстой или Достоевский. И сначала главное препятствие, которое может нас заставить вернуться во время подъема на подошву горы, – страх. Наша энергия еще невелика, нам нужно ощущение безопасности.

С нашего заповедницкого кордона Чодро в сторону Улагана и Балыктуюля конная тропа на перевал Акташ вела вверх по длинному крутому серпантину. Как-то я поднимался в Акташ вместе со старым Катуковым, который иногда приезжал к нам пожить-порыбачить. Пока мы ехали к реке, переправлялись через нее и подходили к подножию горы, он дружески учил меня жизни, передавал мне свой накопленный и осмысленный опыт.

– Бабу, парень, бить ни в коем случае нельзя. Вот имей в виду. Ни в коем случае нельзя. Ни под каким предлогом.

Я внимательно слушал. Категорическое неприятие домашнего насилия в те недавние времена, за которые мы так держимся, на которые ориентируемся, когда сталкиваемся с экзистенциальными вызовами, – в те времена это неприятие не было так уж распространено.

– Я вот свою не бил. Потому что это нельзя, это я тебе говорю.

Жена у него умерла. Повесилась.

Я ехал, круто повернувшись в седле, и глядел назад, на Катукова, как он значительно держит руку с зажатым в ней чумбуром и убедительно поднятым вверх толстым указательным пальцем.

– Раз только было. Шифером. И все. Правда, было еще. Цепью тогда и это… ведром. Ну и как-то бичиком искамчил. Оглоблей еще было. А так нет. Никогда. Потому что неправильно. Так что вот знай это, парень, я тебе плохого не скажу.

Лошади пошли в гору, и Катуков остановился, слез, подвязал повод и отдал мне чумбур. Потом развязал седельную сумку и полез в нее.

– Веди, а я пешком. Возраст уже, по склонам не могу ездить. Голова кружится. Наверху обратно сяду.

– Как вы в такую гору пешком полезете?

– А-а, для этого у меня запасено.

Катуков достал чуть початую и заткнутую смятым полиэтиленовым пакетом бутылку водки. Сделал несколько глотков, обеспечил себе психологическую безопасность перед крутым подъемом, и мы стали подниматься.