Запечатление (СИ)

Нойманн чуть подался назад и положил ножку омежки себе на плечо, тем самым, словно прочитав его мысли или же просто поняв суть его желаний, выразительно плескавшегося в ментальных витках, открывая альфе вид на то, что Макмайер раньше считал отвратительным и безнравственным. И вот смотря на то, как Люциус ласкает своего мальчика, как его губы накрывают головку омежьего члена, медленно опускаясь с вершины до самого основания, как он аккуратно, равномерно, с тягучим ритмом проникает пальцами в его тело, Коул мог назвать близость омег только одним словом – восхитительно, уже точно зная, что если не сейчас, то вскорости оба омеги будут принадлежать ему, слабому альфе, который оказался достаточно силен, чтобы выдержать близость высокородного и его пары.

- Эли… – Люциус поднялся, нависая над мальчиком, и тот захныкал, плотно обхватывая его поясницу ножками и приподнимая попку. Похоже, омежка был доведен до бессознания, полностью отдавшись инстинктам и вверив свое тело умелым рукам и губам любовника. Эли хотел свою пару, его биополе трепетало и дрожало, пропускало в себя ментальные витки высокородного, а тело подавалось все ближе, все нетерпеливее, все откровеннее, желая настоящего, глубокого и заполняющего проникновения.

- Малыш… – в сытой улыбке протянул Нойманн, прикасаясь к искусанным алым губкам языком, снова скользя по ним, порхая, вынуждая мальчишку жадно ловить его губы, пытаясь углубить поцелуй и снова недовольно хныкать, то ли от того, что его лишили сладкой ласки, то ли потому, что ему никак не удавалось получить столь желанный поцелуй возлюбленного.

- Эли, мне нужно отойти ненадолго, - проворковал Люциус, целуя тонкие плечики, гибкую шейку, острый подбородок и аккуратно, но настойчиво опуская дрожащие ножки своего омежки, - а ты, будь так добр, позаботься о нашем альфе.

- Люциус… – омежка распахнул глаза, в уголках которых засеребрились капельки слез, и тяжело было понять, что же стало их причиной, то ли сжигающее мальчика изнутри желание, то ли просьба его пары, который сознательно, почти в приказном тоне, отдавал его другому.

Макмайер напрягся: как бы там ни было, как бы его самого не сжигал гон, побуждая даже без разрешения высокородного утешить это маленькое создание в своих объятиях, но это было неправильно. Эли было больно – он чувствовал это своим биополем, чувствовал настолько остро, будто это ему приказывали разделить с кем-то постель… хотя, по сути, так оно и было. Образ Люциуса Нойманна, прекрасного и желанного, не померкнул, нет, этот омега по-прежнему был желанен до последней клеточки его тела, но то, как он поступал с возлюбленным… Почему он с ним так поступал? Зачем вынуждал? Почему именно сейчас? Что задумал этот высокородный?

- Знаю, малыш, знаю… – прошептал Люциус в дрожащие губки, зацеловывая лицо своего мальчика, пытаясь его успокоить, собирая капельки слез и обнимая омежку так нежно и бережно, что это противоречие слов и действий лишало любых сил к сопротивлению, в том числе и Коула Макмайера. – Но так нужно, ты же понимаешь, - глубокий поцелуй, в котором утонул всхлип омежки, а после Нойманн просто поднялся, словно только что и не ласкал мальчишку, развернулся и ушел. Остался только тяжело дышащий Эли, прикрывающий рот ладошкой, чтобы альфа не слышал его всхлипов, и альфа, который замер в кресле, разрываясь между двумя желаниями – последовать за Люциусом или же утешить в своих объятиях Эли, который нуждался в тепле, ласке и заботе.

Наверное, он должен был что-то сказать, как-то остановить это нечто, которое все-таки переходило рамки, потому что мечтать о том, как окажешься в объятиях двух омег, любящих друг друга и готовых разделить с тобой удовольствие, это одно, а принимать ласки мальчишки, по сути, ребёнка, который это делает только потому, что ему приказал старший, совершенно другое. Да, он хотел Эли. Это нежное, податливое существо просто невозможно не хотеть, тем более, когда оно распространяет столь волнительный аромат миндаля, но Коул был не только альфой, поэтому даже в гоне не мог причинить боль тому, кого хотелось оберегать и ласкать. Он должен отказаться, должен успокоить мальчика или хотя бы дать ему то, чего лишил его этот высокородный, приласкать это трепещущее тело и своей страстью высушить эти жемчужные капли на прекрасном лице, вот только, похоже, сам омежка уже все для себя решил.

Дрожа и все ещё тихонько всхлипывая, Эли сел на диване, смотря в пол. Рубашка все ещё была на нем, расстегнутая и мокрая от пота. На шее и груди алели следы власти высокородного, маленькие бусинки сосков были все ещё твердыми, призывно торчащими вершинками на тонкой мальчишеской груди, а к впалому животику прижимался аккуратный член, подрагивая и блестя от слюны и смазки.