Записи на таблицах

— Падаль! Гниль! Змея! Почему ты отнял у меня мое первородство! Хитрая тварь… сука, ублюдок! Порвать бы тебя на куски, гадина! Убью, убьюуууууууууууууууу!

Он выбежал из шатра, швырнул миской в одну из жен, ударил другую ногой так, что та упала в дорожную пыль, понесся прочь от стана, свирепый, страшный и неудержимый.

Ривка схватила Яакова за руку и быстро вошла в шатер к мужу.

— Это я, — сказала она просто, — я устроила этот обман, Ицхак. Я не допустила, чтобы ты благословил идолопоклонника, тупого зверя и любителя чужих жен. Я. Я решила за тебя. Прокляни меня, если хочешь.

Ицхак неожиданно улыбнулся, поманил Ривку и Яакова.

— Всю жизнь свою я видел пути людей и явлений, — сказал он тихо, и не мог решиться сделать что-то, и вот, только благословить Эйсава хотел я, вопреки тому, что говорил мне разум. Ведь должен был я сделать хоть что-то важное, но и тут Господь распорядился за меня. Нет, я благословил Эйсава, и сказал ему, что оружие прокормит его, а брат его будет властвовать над ним. Я сделал по воле Господа, царя Вселенной. Я не сержусь на тебя Яаков, ибо ты достоин первородства. Я не злюсь на тебя, любимая жена моя, ты сделала это по воле Господа. Яаков, сынок, любимый, иди в дом Бетуэля в Харране. Женись на его дочери. Беги сейчас от гнева Эйсава. Беги. Я люблю тебя, сынок, и в тебе народ наш найдет благоволение у Господа. Прощай, сынок, хороший мой Яаков, и помни — никогда не сомневайся, если душа твоя говорит тебе сделай то или это.

Яаков плакал и целовал отца, понимая, что больше не увидит его старое морщинистое лицо, не услышит его глуховатый голос, не почувствует легонькую руку у себя на плече. Яаков рыдал, и тихо всхлипывала рядом старая Ривка, уткнувшись лицом в грудь мужа, уходящего от них к Богу.

Рахель

Яаков бежал.

Он знал твердо — Эйсав вознамерился убить его.

Если бы не материнская ложь, а она соврала Эйсаву, что Яаков бежал в Египет, и косматый брат кинулся догонять его по дороге Царской вдоль оазисов пустыни, — быть бы ему сейчас кормом для тех самых ворон, которые сидят на кустах придорожных и провожают его черными умными глазами. Брат-убийца не удержался бы… он кулаком может льва с ног свалить, а уж Яакова ударил бы изо все силы… убил бы и не пожалел. Как он страшно кричал, когда выбежал из отцовского шатра! Даже издали было видно, как налилось кровью его лицо… лицо убийцы. Он только маму и отца не смог бы убить, а уж его, Яакова, легче, чем горного козла.

Теперь он шел быстрыми шагами по дороге из Беэр-Шевы в Хеврон, и дальше — к Урусалиму, Шхему, Кархемишу, в Харран, в город, где обитала его родня, где у дяди Лавана дожидались его две дочки — каждая на выданье, каждая красавица, так говорила ему Ривка, поцеловав его на прощанье. Он не увидит ее больше — думалось ему, но Яаков гнал эту мысль и шел вперед. Иногда вспоминался ему старый умирающий Ицхак, и Яаков стискивал зубы, чтобы не заплакать, так, что болели челюсти и язык сводило судорогой.

Еще издали слышал Яаков топот копыт мулов или мерную поступь верблюдов. Заслышав эти звуки, он прятался за придорожным камнем, осторожно наблюдая, не за ним ли погоня от Эйсава. Но все было тихо. Эйсав, видно, уже не стал его преследовать, или поверил матери (мама, ты снова обманула Эйсава, чтобы спасти меня, — думал Яаков), и послал своих людей в направлении Египта.

А дорога все шла в гору. Показался Хеврон, Яаков осторожно обошел стороной желтые стены города, здесь слишком хорошо знали отца и деда, сюда часто приезжал Яаков с родителями на местный базар, вся округа знала его, и мало ли кому придет в голову выдать Эйсаву, что брат его проходил здесь? Нет, дальше, надо уходить дальше, болят ноги, стоптанные за день и непривычные к ходьбе, голова наливается свинцовой тяжестью и пот заливает глаза… Жарко, Солнце палит голову даже через головной платок, аккуратно прихваченный простым деревянным обручем… надо сесть в тень и отдохнуть, пока вечер наступит, спадет эта невыносимая жара, можно будет идти по дороге, даже в лунном свете ясно видной Царской дороге — пути из Египта в Арам-Нагараим… да хранит меня Бог, Всевышний…

Вот приду в Харран, — думал Яаков, если будет на то воля Божья, приду и поглядим, какая из моих кузин мне больше понравится, старшая, которую, наверное, Эйсаву хотели отдать, или младшая? Да Эйсаву то на что жена из нашего племени, ему распутные кнаанейские бабенки по нраву. С этой мыслью Яаков улыбнулся, вспомнив двух жен брата. Потом лицо его помрачнело, ведь он бежит из дому, бежит по милости того самого братца, охотника, убийцы и идолопоклонника, ну да ладно. Глядишь, поживет немного у дяди в Харране, а там брат и забудет про обиду, благо память у него короткая, да голова тупая. Так размышлял Яаков на разные лады, пока ночь не спустилась быстро и ласково, потемнели окрестности, в прохладном сумраке луна засветила маленьким серпиком, звезды растянулись над головой странника, и казалось ему, что каждая из них смотрит на него со свода небесного и говорит ему:

— Спать пора. Спать. Завтра утром, как солнышко забрезжит — дальше пойдешь!