Записки. 1875–1917

В числе вопросов, наиболее интересовавших Главное Управление, был вопрос о положении наших военнопленных в Германии и в Австрии. Для помощи им первоначально образовался в Москве особый городской комитет с отделениями в Копенгагене, Гааге и Берне. Заведующий его канцелярией, очень бойкий молодой человек, Д. С. Навашин, раза два делал в Главном Управлении сообщения об их деятельности. Выступали у нас сестры милосердия, ездившие в Германию и Австрию осматривать лагеря военнопленных, с сообщениями о том, что они там видели. Раза два шумел в заседаниях М. В. Родзянко, требуя усиления помощи военнопленным, и иногда, но очень незаметно, говорил о ней наш сочлен князь Н. Д. Голицын, тогда председатель Комитета Императрицы Александры Федоровны для помощи военнопленным. Деятельность этого комитета была очень слаба, но в значительной степени не по его вине, ибо одной из причин ее недостаточности в это время была невозможность пропустить через Торнео, где между железными дорогами была переправа через реку на паромах или санях, все необходимое для подкармливания военнопленных количество продовольствия. Говорю «в это время», ибо первоначально Ставка была вообще против всякой помощи военнопленным, дабы не давать лишнего стимула сдаваться в плен. В этот период как-то к моим родителям приезжал даже офицер из штаба округа проверить их частную помощь военнопленным лагеря, где находился мой брат[57]. На свои личные средства они отправляли посылки сотнями, израсходовав на это несколько десятков тысяч рублей и помогая ими не только брату, но всему лагерю. По мере перевода пленных из этого лагеря в другие и оттуда тоже начинали поступать к моим родителям просьбы о помощи, и понемногу у них оказался целый ряд обслуживаемых ими, конечно, сравнительно по необходимости, очень слабо, лагерей. Дело это у них наладилось настолько совершенно, что позднее к ним приезжал кто-то знакомиться с постановкой его из Комитета Государыни. Отношение Ставки к помощи пленным изменилось только понемногу под влиянием отчасти общественного мнения, а, главным образом, сведений о том, что наши враги умело повели среди военнопленных пропаганду, указывая, что в то время, как англичане и французы широко помогают своим соотечественникам, только русский военнопленный ничего почти с родины не получает.

Осенью 1916 г. в дело помощи пленным хотел вмешаться и принц А. П. Ольденбургский и даже исходатайствовал на личном докладе у Государя отпуск ему крупной суммы на это дело. Но затем на следующем докладе Трепов, тогда председатель Совета Министров, добился аннулирования этого ассигнования, чего принц ему в эмиграции забыть не мог.

С выделением особого Румынского фронта пришлось туда назначить особого главноуполномоченного, коим был избран член Гос. Совета кн. Н. П. Урусов, оказавшийся, однако, очень скоро, несмотря на свое общественное прошлое, совершенно не на месте. Позднее, кажется уже после революции, он был заменен Н. А. Хомяковым. По поводу образования Румынского фронта следует сказать, что вступление Румынии в войну далеко не вызвало у нас, в осведомленных кругах, восторга. Было известно, что наша Ставка, главным образом ген. Алексеев, была против этого, считая Румынию неспособной к войне и опасаясь, что в результате (как это и случилось) нам только придется удлинить наш фронт. Тем не менее, наше Министерство иностранных дел настояло на объявлении Румынией войны, за что все военные очень дружно обвиняли Штюрмера, незадолго перед тем занимавшего пост министра иностранных дел. Уже потом только узнали мы, что и Штюрмер сам не сочувствовал этому шагу, но подчинился, как, в конце концов, и наша Ставка, настояниям наших союзников, а главным образом французов. Отношение к Штюрмеру уже ранней осенью 1916 г. было, безусловно, враждебным во всех кругах, его называли определенным сторонником соглашения с немцами и возмущались, что такое лицо ведает нашей внешней политикой. Рассказывали со злорадством про инцидент с английским посланником Бьюкененом, задетым в какой-то правой газетке, кажется, Булацеля, заметкой, инспирированной чуть ли не самим Штюрмером. Бьюкенен поднял скандал, и Штюрмеру пришлось извиняться.