Записки. 1917–1955

На празднике произошел только один инцидент: декорация зала была произведена очень удачно С. Г. Поповым, нарисовавшим за сценой большую карту России. Когда еще до начала вечера обходили мы с Ватагиным зал, то увидели, что над нею красуется советский флаг, и Ватагин с опаской спросил, не вызовет ли это инцидента. О советском флаге уже были раньше разговоры, полиция отсылала нас всегда к военным властям, а эти указывали, что в виду отсутствия дипломатических сношений Бразилии с Россией выставлять советские флаги нельзя. Теперь оказалось, что один из членов Черчиллевского Комитета, некий Вайнштейн, заявил, что ему разрешил выставить его один из чинов штаба военного округа, и в силу этого утверждения Александрович распорядился вывесить этот флаг. Однако полиция потребовала письменного документа об этом разрешении, чего у Вайнштейна не было, попытки достать его в штабе не удались, и флаг пришлось снять уже при публике. Очевидно, вся эта бестактная попытка была придумана заранее, ибо иначе не нашлось бы в «Ginasio» столь громадного флага, но какой был ее смысл, я так и не понял. Можно только сказать, что доказательством ума устроивших ее она не явилась.

Выручено было с праздника валовых около 535 000 круз. (все эти цифры пишу на память), расходов было около 70 000, и, в конце концов, на нашу долю пришлось около 240 000 крузейров. В следующие дни после праздника производилась ликвидация остатков от праздника. Многое из пожертвованного на его устройство не было использовано или продано, и я предложил тут же поделить все пополам между двумя комитетами; однако Черчиллевцы восстали против этого, утверждая, что остатки эти надо продать, и что так как у них больше опыта в коммерческих делах, то эту продажу надо поручить им. Хотя мы с этим и не были согласны, но после неприятных споров пришлось уступить и остатки были увезены к Косому. Впрочем, через 3–4 месяца сам же Косой, не продавший за это время ничего, предложил поделить эти остатки пополам, что и было сделано, лишний раз подтвердив мое мнение о мелочности и малоумии Черчиллевских руководителей.

Составление отчета по празднику было долгой и неприятной историей, во время которой было проявлено немало недоверия друг к другу; однако, в конце концов, если не считать некоторых формальных упущений, приведенных в порядок, все оказалось в порядке. Сознаюсь, что пока все не было выяснено, все это испортило мне немало крови.

За это время у нас наладились отношения с Бразильским Красным Крестом. Во главе его нового выборного правления стал видный инженер Монтейро, и за те два года, что он занимался Красным Крестом, у меня с ним не было ни одного недоразумения. В январе был устроен с благотворительной целью большой обед этого учреждения и пришлось и нам, хотя и кряхтя, но отправиться на него. Познакомился я за это время и с приезжавшим в Сан-Пауло председателем Обще-Бразильского Красного Креста генералом Иво Соарез, милым, но уже рамольным старичком. Он запомнил мою фамилию и справлялся о моем родстве с прапрадедом, но деловая суть нашего разговора с ним у меня вылетела из головы.

В марте 1944 г. меня навестил представитель Североамериканского Красного Креста Дэвис, до этого обслуживавший лагеря наших военнопленных в Германии, с вопросом — не могли ли бы мы взяться за снабжение этих лагерей литературой и музыкальными инструментами, хотя бы балалайками и гармониями. Я мог ответить только, что наша задача собирать пожертвования для жертв войны в России и что помогать военнопленным мы не можем. Попутно я спросил его, сколько он считает было этих военнопленных, на что получил ответ, что когда по немецким сведениям их было 3 миллиона, он имел случай спросить об этом Молотова (кажется в Лондоне), и тот сообщил ему, что по русским официальным данным их значится 600 000, причем высказал предположение, что немцы включили в число военнопленных и уведённое ими гражданское население.