Записки. 1917–1955

После этих припадков жизнь наша потекла еще тише и все меньше стали мы бывать вне дома. В июле нас навестила проездом в Аргентину мадам Качурина, овдовевшая за несколько лет до этого и вскоре затем вновь вышедшая замуж. В сентябре я был на обеде в честь Миллье по случаю его 50 лет, многолюдном, но очень скучном. Такие «homenagens»[138] в Бразилии в большой моде и устраиваются без всякого особого повода, составляя часто тяжелое бремя для чествующих. На обеде в честь Миллье было, например, много служащих Муниципальной библиотеки, директором которой он состоял; сомневаюсь, чтобы все они очень охотно заплатили за этот обед по 100 крузейров.

Еще в сентябре Ника как-то рассказал мне, что Голландский банк, через который велись все денежные дела «Новекса», требует от них возврата переведенной за счет Згуриди в Нью-Йорк небольшой суммы, что-то около 200 долларов, которую там по ошибке банк дважды выплатил его возлюбленной. Ника сообщил это требование Згуриди, настаивая на исполнении требования банка, однако, тот уперся, ссылаясь, что «банки не ошибаются» и что, следовательно, он не обязан возмещать эту сумму. Ника, очевидно, забыл про это требование, и в начале ноября банк написал в «Новекс», извещая, что в виду молчания общества по этому делу он прекращает с ним дела и приступает к ликвидации его счета. Неожиданность этого требования поставила «Новекс» в затруднительное положение. Хотя у него лежало в банке счетов на 300 000 крузейров, но подлежащие оплате лишь в ближайшие три месяца, а под них уже был открыт «Новексу» значительный кредит, и перевести все дела в другой банк было сряду невозможно. Необходимо было, однако, производить текущие платежи, и с закрытием кредита в банке это стало невозможным. В виду этого следующие 2–3 недели прошли очень неспокойно, хотя, в конце концов, все и наладилось. Первоначально была мысль примириться с Голландским банком, заменив Згуриди, как пайщика, его женой, но в новом уставе Ника имел слабость оставить его, как технического директора; банк увидел в этом обход поставленных им условий, и пришлось окончательно порвать с ним дела. Однако, повторяю, понемногу дела пришли в норму и никаких отсрочек в платежах просить ни у кого не пришлось; отмечу, что за эти годы даже крупные бразильские компании затягивали почти что нормально все платежи и их векселя никто и не думал протестовать; таким образом, даже несмотря на историю с Голландским банком, «Новекс» был в числе немногих счастливых исключений. Зато со Згуриди отношения только ухудшились; и мне, и Нике пришлось говорить с ним очень резко, я даже сказал ему, что в России он мог бы сесть на скамью подсудимых. Однако только весной 1950 г. стал на очереди вопрос об окончательной ликвидации этих отношений с ним.

В конце 1948 г. в Сан-Пауло начала было распространяться эпидемия натуральной оспы, и кварталы, в которых наблюдались заболевшие ею, стали обходить прививальщики ее. Пришедший в наш дом был, однако, так грязен, что я не решился отдаться в его руки, и через несколько дней получил грозное требование явиться для прививки оспы в какое-то санитарное учреждение. Там все проделали очень быстро и выдали мне надлежащую бумажку о прививке; из всей семьи я был, впрочем, единственным, которого потребовали на прививку, и то же было, очевидно, и в других кварталах, так что прививка далеко не имела всеобщего характера. Впрочем, заболевания вскоре прекратились. Курьезно то, что мне оспу прививали раз 10, и обычно она не принималась, однако, теперь как раз принялась. То же случилось у Кати, у которой оспа принялась при нашем отъезде из Франции.

В декабре к Срезневским приехал из Германии его двоюродный брат Геппенер с женой. Инженер и крупный подрядчик в Чехословакии, где его строительное дело было национализировано после войны, ибо в нем было более 500 рабочих, он бежал из Европы, будучи уверен, что со дня на день может начаться война. Мне этот тип был любопытен, ибо ярко характеризовал, насколько в центральной Европе неточны представления о действительном политическом положении. Например, Геппенер держал пари, что война начнется не позднее 1949 г. Курьезно то, что жалуясь на блох в пансионе, где они жили, он и его жена не могли себя заставить их уничтожать, но, вместе с тем, когда я сказал, что новая война вызовет еще миллионы невинных жертв — женщин и детей, он мне сказал: «Ну что же, зато коммунизм будет уничтожен, и мы сможем вернуться в Россию».