Записки

Записки, продолженные в 1791 году

Вторая часть

Барону Александру Черкасову, у которого я честью обязалась вызывать ежедневно по крайней мере один взрыв смеха, или же спорить с ним с утра до вечера, потому что эти два удовольствия для него равносильны, я же люблю доставлять удовольствия своим друзьям

На другой день после свадьбы, приняв ото всех поздравления в Зимнем дворце, мы поехали обедать к императрице в Летний дворец. Поутру она мне привезла целую подушку, сплошь покрытую чудным изумрудным убором, и послала сапфировый убор великому князю для подарка мне; вечером был бал в Зимнем дворце. Два дня спустя императрица отобедала у нас в Зимнем дворце.

Свадебные празднества длились десять дней; между прочим был маскарад с кадрилями в разноцветных домино, каждая состояла из двенадцати пар. Первая кадриль была великого князя, в розовом с серебром; вторая, в белом с золотом, была моя; третья – моей матери, в бледно-голубом с серебром; четвертая, в желтом с серебром, – моего дяди, принца-епископа Любекского. У входа в залу мы нашли приказание каждой кадрили не смешиваться между собою, но каждой танцевать в том углу залы, который ей был предназначен. Моя кадриль очень затруднялась исполнить это приказание, потому что, когда захотели открыть бал, не было ни одного танцующего кавалера: всё это были люди от шестидесяти до девяноста лет, во главе которых находился фельдмаршал Ласси, бывший со мной в паре. Я чуть не плакала из-за этого приключения, но, к счастью, встретила гофмаршала, которому привела такие сильные доводы, что он получил отмену приказания и разрешение кадрилям смешиваться. Тем не менее во всей жизни не видала я более грустного и безвкусного удовольствия, чем эти кадрили: было только сорок восемь пар, по большей части хромые, или подагрики, или расслабленные, в громадной зале, а все остальные были зрители, в обыкновенном платье, не смевшие вмешиваться в кадриль. Но императрица нашла это настолько красивым, что велела повторить кадриль еще раз. После бала кадрили ужинали; у меня были почти слезы на глазах.

Во время этих празднеств императрица послала сказать графине Румянцевой, которая оставалась при мне с начала моей болезни, что она может возвратиться жить к своему мужу; не было при дворе ни мала ни велика, кого бы это не порадовало.

По окончании этих празднеств начали говорить об отъезде матери. Со свадьбы у меня не было большего удовольствия, чем быть с нею, я старательно искала случаев к этому, тем более что мой домашний уголок далеко не был приятен. У великого князя всё были какие-то ребячества; он вечно играл в войну, окруженный прислугой и любя только ее; у себя не имела я больше свободы резвиться с моими девушками; Крузе внушала им смертельный страх; она запрещала им почти что разговаривать со мной. Я очень бы любила своего нового супруга, если бы только он захотел или мог быть любезным; но у меня явилась жестокая для него мысль в самые первые дни моего замужества. Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности; этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах или почти что так и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, чтобы поднять шум из-за этого, следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину; думайте о самой себе, сударыня.

Этот первый отпечаток, оттиснутый на сердце из воска, остался у меня, и эта мысль никогда не выходила из головы; но я остерегалась проронить слово о твердом решении, в котором пребывала: никогда не любить безгранично того, кто не отплатит мне полной взаимностью; но по закалу, какой имело мое сердце, оно принадлежало бы всецело и без оговорок мужу, который любил бы только меня и с которым я не опасалась бы обид, каким подвергалась с данным супругом. Я всегда смотрела на ревность, сомнение и недоверие и на всё, что из них следует, как на величайшее несчастье, и была всегда убеждена, что от мужа зависит быть любимым своей женой, если у последней доброе сердце и мягкий нрав; услужливость и хорошее обращение мужа покорят ее сердце.

Когда я не могла видеть матери, к посещению которой, кстати, великий князь выказывал большое отвращение, я в своей комнате вооружилась книгою. Первая, попавшаяся мне под руку, и первая также, которую я прочла по своей воле от начала до конца, была «Tiran le Ыапс»[1]: мне очень нравилась принцесса, у которой кожа была так тонка, что когда она пила красное вино, видно было, как оно течет у нее в горле. Мать приходила иногда провести у меня вечер, и тогда я бы многое дала, чтоб иметь возможность уехать с нею из России.