Записки

Чоглокова не пропускала ни одной игры, и, когда проигрывала, ее дурное расположение духа усиливалось; на это была еще причина, которая действовала на нее с неменьшей силой: ее муж, которого она до безумия любила, отсутствовал. Императрица послала его в Вену, чтобы известить двор о нашем бракосочетании с великим князем. Этот возлюбленный муж вернулся во время нашего пребывания в Ревеле. Как он ни был любим, он не был любезен, это был светский человек, надутый самолюбием; он считал себя чрезвычайно красивым и умным, он был самонадеян, глуп, заносчив, спесив и по меньшей мере так же зол, как его жена, а она была в немалой мере такова.

Во время пребывания нашего в Ревеле начались раздоры между Чоглоковыми и князем Репниным, последний уцепился за дружбу с Шуваловым, а те получили места через графа Бестужева. Князь Репнин так устроил, что во время игры Шувалова заговорила со мной о несносном характере Чоглоковой, над которой любила посмеяться, как и над остальной частью рода человеческого, которая в течение дня попадалась ей на язык. Шувалова во время этого путешествия приложила много стараний, чтоб уменьшить доверие императрицы к Чоглоковым; но ей не удалось их сместить. Они пустили глубокие корни и их хорошо поддерживали, они руководствовались только внушениями графа Бестужева. Тем не менее орден Белого Орла, который получил Чоглоков и привез в кармане из Дрездена без разрешения императрицы, чуть не разгневал последнюю, когда она об этом узнала; но граф Бестужев и Чоглокова всё подмазали, и Чоглоков получил разрешение надеть этот орден в Ревеле.

Спустя несколько дней по нашем приезде в столицу Эстонии туда же приехал посол венского двора Бретлах. Он явился, чтобы подписать с графом Бестужевым тот знаменитый союзный Трактат 1746 года между своим и русским двором, который десять лет спустя, в 1756 году, плохо понятый и плохо изложенный во время бездарного министерства графа Воронцова, происками дворов венского, французского и саксонского, сделал из России, бывшей по этому трактату просто союзницей, воинствующую сторону – и ту именно, которая с наибольшей силой и крепостью действовала против короля Прусского, с которым она не имела никакого недоразумения и ни единой причины вступать в войну. Но вели ее против него с ожесточением и упорством в продолжение шести лет. Бретлах, в восхищении от своей работы, окруженный почетом и очень надменный, последовал за нами в Рогервик, напиваясь обязательно каждый вечер с графом Бестужевым с глазу на глаз после их государственных трудов.

Императрица намеревалась продолжить свое путешествие до Риги. Придворные экипажи были уже посланы в этот пограничный город, и всё готовилось, чтобы туда направиться, как вдруг императрица изменила свое намерение и объявила, что, посмотрев маневры флота, она вернется в Петербург. Никто не знал, чему приписать эту внезапную перемену; однако подозревали какую-нибудь тайную причину и какую-нибудь подоплеку, о которой не говорили; я узнала эту тайну лишь через два года по моем вступлении на престол. Роясь однажды рано утром, по своему обыкновению, в старом сундуке, наполненном бумагами, которые были покрыты пылью и наполовину съедены крысами, я нашла длинное письмо на немецком языке от лютеранского пастора, фанатика и помешанного, который именем Божьим просил императрицу и именем Пресвятой Троицы повелевал ей не продолжать путешествия до Риги, где, говорил он, были люди, подосланные за тем, чтобы ее убить. Этот безумец послал свою бумагу в Ревель к императрице, которая так испугалась и обеспокоилась, что возвратилась в Петербург. Священник был привезен в крепость, где его признали сумасшедшим мечтателем, – вот и всё.