Записки

– А отчего ж, не сам? Знать, сильно ты того хотел…

Тоска

Закрывая собой серость, растушёвывая заметные при свете дня промахи, ночь упорно трудилась. Часто и тяжко переводила она дух, и воздыхая подобно ветру над просыпанными по небу каменьями звёздчатых самоцветов, провожала взглядом тех, немногих, что срывались в бездну вселенной, перечёркивая с размаху своё прошлое огненной наискось чертой. Во взоре ночи не было и следа недовольства или какого-либо указания на сдерживаемое сочувствие. Выдавала себя одна лишь неловко сокрытая досада о нужде в той смелости, коей обладают немногие, умеющие перевернуть ход течения своей жизни с тем, чтобы вырваться из удобной, знакомой вдоль и поперёк, окончательно конечной ложбины промежду смутно осознанным минувшим и туманным, а от того неясным будущим.

За все радения и исступлённость, утро расплачивалось с ночью серебряным неразменным пятаком луны, да, ко всему прочему, не открыто, а таясь, исподтишка роняла его за подкладку горизонта, как бы стыдясь чего.

Зардевшись в ответ чаянному подарку, будто случайному, ненамеренному, ночь всякий раз уходила в тень, уступая место дневному свету, оставив после себя разбросанным нечто невидное, неосознанное, которое гнетёт своею неопределённостью, и именуется тоской, что отыскивает себе, подчас, весьма причудливые лазейки и объявляется в самый неподобающий час.

…Во всяком, сокрытом от солнца месте, гнездится страдание, причина коего – недостаток света в нас самих, неумение удержать его, дабы хватило на все ненастья и перипетии природы, как бытия.

Чечет

В недрах обрушенной снегопадом туи поселился чечет. Необитаемое на первый взгляд дерево порадовало однажды поутру появлением за слегка отдёрнутыми гардинами ветвей сонной птицы, облачённой в приличную полосатую пижаму.

Парню, а судя по наряду это была точно не девица, уже умытому, с мокрым, зачёсанным назад чубом, что придавало ему вид служащего, не хватало только ношеных, но крепких шлёпанцев на ногах да газеты подмышкой.

Повозившись недолго в прихожей, устроенной на нижней широкой ветке дерева, чечет соскочил с неё, как с подножки трамвая и принялся закусывать семенами, рассыпанными давешней метелью. Птица вкушала степенно, неторопливо, подробно, не смущаясь очевидной, привычной во всём умеренности. Чечет подбирал не всякое семечко, но лишь ладные, добротные, из тех, коих минули перипетии зимы. Манеры выдавали в птице поклонника всего изящного, вкупе с отменным вкусом и рассудительностью.

Занятый собой, хранящий молчание чечет, взывал о внимании к себе куда как более иных, чей глас сотрясал заснеженную ещё округу, отвыкшую от истерик, распрей и ссор, сопровождающих обыкновенно птичью повседневную суету. Скользя по наклонному насту, чечет удерживал равновесие, не прибегая к помощи крыльев, чем вызывал восхищение ястреба, следившего за ним исподлобья неба. Малая птаха несомненно пришлась бы если не ко двору, то уж непременно к обеду ястреба, но следить за нею оказалось куда потешнее.

– Что там с неё? – Рассуждал ястреб, оправдывая свою причуду, внезапно нахлынувшего добродушия. – Пучок перьев и боле ничего.

Не в силах справиться с любопытством, ястреб спустился с небес на ближнее к чечету деревце, и устроившись к нему спиной, дабы не приводить в смущение, поинтересовался:

– А чего ты один?

Чечет едва заметно улыбнулся и, загодя прощая всех и вся, ответствовал кротко, но с достоинством:

– Отстал.

– От своих? – Уточнил ястреб.

– От них. – Подтвердил чечет.

– Тяжело тебе придётся. – Посочувствовал ястреб и… улетел.

Мы не станем теперь врать про то, что птицы сделались неразлучны. Они, без сомнения, имели с тех самых пор друг друга в виду, но лишь тем и обходились. Любопытство – не лучшее из качеств натуры, но и сочувствие без деятельного участия в судьбе, сродни равнодушию, которое делает нас жестокими, хотим мы того или нет.

Ястреб

– А вам было страшно?

– Нет.

Из репортажа

во время награждения воинов России,

отличившихся в боях

за освобождение Украины от фашистов.

Март 2022

В обагрённых кровью рассвета доспехах, под барабанную дробь дятла, ястреб облетал дозором округу. С тёплой тени гнезда, с первого скола яичной скорлупы, с начального пёрышка, что щекотно, не в свой черёд пробилось сквозь тонкую кожу, ястреб был готов сложить голову во благо своего края, сомкнуть крылья, да камнем разбиться о родную землю. Мать с отцом строго следили за всеми птенцами, но этот выдавался в ряду прочих, едва прозрел.

– Гляди-ка, – говорила отцу мать, – другие-то, кто для чего родился: один пёрышки чистит, второй всё больше пушинки под себя подбирает, а этот-то, мелкий самый, – устроится на краю гнезда, да глядит по сторонам. Какой где заметит непорядок – кричит, слететь рвётся, того и гляди вывалится, а летать-то ещё не вмочь…

Отец молча кивал в ответ причитаниям жены, но приглядывался к сыну с тою гордостью, в которой поровну любви и сострадания, ибо нелегка доля радетеля Родины, а уж родителю того ж не остаётся ничего, как принять судьбу, да крошить зубы молча, от жалости по родному дитятку, от гордости за него.