Записки арбатской старухи

Об этом историческом событии написано много, и добавить особо нечего. Интересно другое, как тогда реагировали люди на эту смерть. Объявление о болезни вождя было опубликовано 3 марта. В это время у меня заканчивалась педпрактика. Мы давали уроки в подшефной школе, и я должна была написать отчет о своем первом преподавательском опыте и получить зачет. Начальницей практики была мало знакомая строгая преподавательница, она с каждым беседовала индивидуально, и мне было назначено определенное время 3 марта во второй половине дня. С утра я села писать отчет (как водится, в последний день), не включая радио, и, закончив, стала впопыхах собираться в школу. Когда я вылетала из квартиры, открылась дверь напротив, выглянула бабушка Кухаркова и спросила, слышала ли я последнюю сводку. На бегу я сообщила, что на улице мороз, и поспешила в троллейбус, который тогда ходил по Арбату. Моя школа была на Смоленской площади. Пробираясь к выходу, я услышала, как кто-то из пассажиров спросил про сводку. Удивляться было некогда: время поджимало. Я сдала свой отчет, ответила на все вопросы, получила отлично. Когда преподавательница подписывала мне зачетку, она, не поднимая головы, спросила, слышала ли я последнюю сводку. Я сказала, что не слышала, но почему все этим интересуются, не обещали ли буран? Преподавательница подала мне зачетку и сухо сказала: до свиданья.

«Свалив» зачет, я решила пройтись пешком по Арбату. Тротуары посыпали тогда песком. По улице шло много людей, слышно было шарканье подошв по песку и шорох шин по проезжей части. Вдруг я осознала, что, кроме этих звуков, ничего не слышно. Все люди идут молча. Не поверив своим ушам, я смотрела на рты идущих навстречу. Действительно, все молчали. Я подумала, что люди, возвращающиеся с работы, устало молчат и была горда своим психологическим наблюдением. Дома снова приоткрылась дверь напротив, и бабушка Кухаркова снова спросила про последнюю сводку. Я задала глупый вопрос, в ответ на который дверь захлопнулась.

Вынув газету из почтового ящика, я увидела портрет и слово «сводка» и все поняла. В мамином справочнике по медицине, я прочитала объяснения к терминам в сводке. Ясно, что счет идет на часы.

А было о чем подумать. Не так давно, 13 января было первое сообщение о деле врачей, некоторые папины друзья (Вовси, Рапопорт) были арестованы, ходили слухи о депортации евреев. Мама предупредила, что меня могут выгнать из института, но, как она сказала, «этот маразм не может продолжаться долго». Впервые мама позволила себе нелояльное выражение, и я понимала, что дело серьезно. А что будет теперь? Пришла мама с работы и на мой вопрос «хуже или лучше?» уверенно сказала, что будет лучше.

Живем в ожидании, радио не выключаем, слушаем симфоническую музыку и голос Левитана. На следующий вечер, совсем поздно, раздается стук в дверь. На пороге — Сережа в дипломатической форме, рядом Зина с Наташей. Сережа говорит: «Он умер, а они не могут разделить власть. Мы пришли, чтобы быть вместе на всякий случай». Мы уложили Наташу спать на кушетку, сели пить чай. Вдруг тревожный стук в дверь, это — Кухарковы: «Танки идут!». Их окна выходили на площадь. Бежим к ним, смотрим, как танки становятся впритык друг к другу вдоль бульварного кольца, отгораживая нас от Кремля. Все ждут…

Я ухожу на кухню и забираю с собой радио. Уже после полуночи — объявление о смерти и о новой власти. Я сообщаю новость, и в это время танки с лязгом начинают уходить. Мы облегченно вздыхаем и устраиваемся спать.

Однажды в Париже

Когда впервые попадаешь в Париж в зрелом возрасте, тобой овладевает состояние радостной ошалелости. Все, что десятки раз смотрелось на открытках, на картинах и в кино, здесь не только можно увидеть воочию, но и услышать, и понюхать, и потрогать. Сначала кажется, что все это — картинки. Но при выходе из подземки на бульваре Сен-Мишель, тебя «всасывает» разноголосая толпа, и ты теряешь языковый барьер: на тебя налетают, что-то спрашивают, и ты отвечаешь, и тебя понимают. Запахи Парижа пробиваются сквозь бензиновую гарь: при легком ветерке это запахи Средиземноморья от вечнозеленых кустов и деревьев в скверах и парках. На левом берегу около Сорбонны из паутины переулков несется запах жареной свинины, который перебивается пряными ароматами восточных ресторанчиков, а в больших магазинах пахнет дорогой туалетной водой. Чтобы окончательно убедиться, что все это не сон, можно спуститься к Сене и вымыть руки, а после этого долго листать старые гравюры на лотках парижского букиниста, торгующего на набережной против Нотр-Дам. Он знает, что ты ничего не купишь, потому что дорого, и предлагает современные литографии с видами Парижа, как нарочно написанные именно с того места, где расположен его лоток. И ты, конечно, покупаешь.