Записки арбатской старухи

Я впервые приехала в Париж для участия в международном конгрессе. Сначала — приятная суета регистрации, встречи с коллегами, потом волнения по поводу доклада, а после доклада интерес к конгрессу был вытеснен Парижем: хотелось бродить по его улицам, переплывая из одного столетия в другое, и ни о чем другом невозможно было думать.

В это время в Париже работал мой двоюродный брат Виктор, который был сотрудником нашего посольства. Мы договорились провести один вечер вместе с его семьей, и он, забрав меня из общежития Сорбонны, повез в фешенебельный 16-й аррондисман (район) в центре Парижа. Это — богатый буржуазный квартал со старыми доходными домами, построенными после реконструкции города бароном Османом. В этом квартале посольство снимало дом для своих работников. Мы остановились напротив посольского дома на тихой элегантной улице, от которой ответвлялся узкий переулок. Уже темнело.

Брат высадил меня, попросил подождать, пока он припаркует машину, и въехал в переулок. Это было непросто, т. к. все обочины были уже заняты дорогими машинами. Я осталась перед угловым домом, построенным «утюжком». На носике «утюжка» первый этаж был занят антикварной лавкой. Лавка была уже закрыта, но витрина ярко светилась. В витрине на синем бархате лежала библия в кожаной обложке, а рядом с ней — старинная чернильница с гусиным пером. Я мечтательно подумала, что, может быть, сюда заходил Бальзак, который любил антикварные лавки и покупал в них много ненужных вещей. Потом мой взгляд поднялся выше, и я увидела название улицы: rue de Camp. Меня как будто обожгло кипятком. При чем здесь Бальзак? Совсем другой человек приходил сюда — «к тупику на улице de Camp»! И он шел мимо этой лавки!

В это время вынырнул из темноты мой брат. Я спросила: «Это — тупик?» — «Да, всего два дома, ничего интересного». Я смотрела на эти два дома: большинство окон было освещено мягким светом, проникавшим сквозь шторы.

«Неужели мы вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном?»

Да, он приходил сюда к «девушке с газельими глазами», к своей неразделенной любви, к своей голубой звезде. Она жила в одном из двух домов, в тупике на улице de Camp.

А мы пошли домой ужинать. За едой, приготовленной по французским рецептам и приправленной дивным вином, мы обсудили семейные дела, поругали политиков, посетовали на то, что Париж набит иностранцами. После ужина вышли на балкон. Он выходил на rue de Camp.

«…через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп».

Я спросила: «А где бульвары?» — «Вон они слева, если бы было светло, они были бы видны».

Значит, «…ОН входил в улицу со стороны Трокадеро, шел по противоположной стороне, мимо нашего балкона, заворачивал за антикварную лавочку и останавливался перед ЕЕ домом…».

Посуда была вымыта, и брат предложил покататься по ночному Парижу. Мы погрузились в машину, и Витя меня спросил:

— «Говори, куда ехать?»

— «К бульварам».

— «Почему они тебя так интересуют, там нет ничего интересного?»

— «Ну, так…, Писарро и вообще, парижские бульвары», — бормотала я.

Мы полюбовались цветными фонтанами на площади Трокадеро и медленно поехали вдоль бульваров. Там было полно зеленой молодежи, галдящей и пьющей из железных банок. А ОН, он шел нам навстречу, совсем один, не замечая никого вокруг. Он вспоминал героев своих стихов, которые хотел посвятить только ЕЙ одной.

«В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия <…>.
Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.
Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх…»

Он сплетал удивительные картины с участием своих героев в ЕЕ честь, лишь бы они понравились ей, и она согласилась бы войти в мир его фантазий, «волнующий и странный»:

И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.
Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.

Но она не могла ответить на его чувства. Она была замужем и хотела покоя. Только иногда она позволяла себе грустить о покинутой России. Она боялась его страсти, его стихов. Нет, она не могла полюбить его…